— Кто там? — прозвучал надтреснутый старческий голос.
— Здравствуйте, Александр Степанович, — сказал Яков Никодимович. — Это я, Плотогонов, от краеведческого музея. Я вам звонил.
Дверь приоткрьтась. Выглянул довольно ветхий старик. — Плотогонов, говорите? А это кто?
— А это — мой ученик. Ему тоже будет интересно вас послушать. Петя, познакомься с Александром Степановичем Рахмоновым.
— Здравствуйте, — сказал я. — Добрый вечер.
— Добрый, коль не шутите, — отозвался Александр Степанович. Он распахнул дверь. — Заходите.
Мы вошли. Еще на лестничной клетке я уловил кошачий запах, из приоткрытой двери им повеяло сильнее, а в прихожей он стал довольно резким.
— У меня три кошки, — сразу объяснил Александр Степанович. — Единственные, можно сказать, родные существа. Все волнуюсь, что с ними будет, когда меня не станет. Правда, соседи у меня хорошие, обещали приглядеть, если что, но все равно, знаете… Да что это я все о своем и о своем. Проходите.
Мы прошли в комнату, где сразу увидели всех трех кошек.
Одна устроилась на подоконнике, возле батареи, вторая — в углу дивана, а третья — под телевизионным столиком. И вся троица предпочитала наблюдать за нами издали, не пытаясь познакомиться поближе.
Александр Степанович жестом пригласил нас сесть за круглый стол посередине комнаты, сел сам и спросил:
— Так что вы хотели узнать?
— Нас интересует та история, из-за которой вы впервые попали в больницу, — сказал Яков Никодимович. — Это было в конце сорок шестого года?
Александр Степанович помрачнел.
— Ту историю я вспоминать не желаю… Да и не могу.
— Почему? — спросил Яков Никодимович.
— Опасно это, — ответил старик.
— Неужели до сих пор опасно? — мягко проговорил Яков Никодимович. — Столько лет прошло…
— Прошло-то прошло, да все эти года вот тут сидят! — Старик похлопал себя по затылку. — Лечили меня из-за этой истории, чуть не залечили, и подписку я давал, что все осознал и никому ничего рассказывать не буду… Не буду, в смысле, смущать людей своими фантазиями. На веки вечные подписался.
— Все же переменилось, — сказал Яков Никодимович. — Можно сказать, в другой стране живем. Теперь, пожалуйста, можно спокойно рассказывать обо всем, что запрещалось раньше. Все подписки отменены.
— А государственная тайна? — возразил Александр Степанович. — Я же и за государственную тайну расписывался. Нет, мил человек, не искушай меня, я новых неприятностей под самый конец жизни не хочу. Если только с этим пришли, так лучше уходите подобру-поздорову.
— Вы знаете, что на металлургическом комбинате появился человек по имени Александр Ковач? — спросил Яков Никодимович.
— Как не знать! Слухом земля полнится. Так и подмывает меня сходить и поглядеть на этого Ковача, тот или не тот. Но боязно.
— От чего же боязно? — поинтересовался Яков Никодимович.
— А от того, — старик не выдержал, прорвало его, — что я сам видел, как этот Ковач… То есть тот Ковач, но это неважно! Как он исчез, в печи исчез, в расплавленном огненном металле! Будто нырнул, без вопля и без всяких примет, что живая плоть сгорает! Одному из наших вообще стало плохо… Да это же и представить себе нельзя, чтобы человек по доброй воле кинулся в адову реку! Лучше хоть с голоду загнуться, хоть в лагерях, хоть пулю получить… А пули-то от него отскакивали! Нам говорили, будто это мы плохо стреляли, мимо! Стрелять то мы умели! Правду, видно, тогдашние старики доказывали, что и не человек это вовсе был!.. А может, и тот профессор был прав, что меня от больниц избавил… — задумчиво добавил Александр Степанович. И, не дожидаясь наших вопросов, продолжил: — Нас тогда всех троих, кого послали арестовывать Ковача, в дурдом отправили. Ну, понятное дело, когда начальству докладывают, что арестовать шпиона не удалось, потому как он сперва приказу «без сопротивления сдаться» не подчиняется, потом от него пули отскакивают, а под конец он в кипящем металле исчезает ровно в доме родном, — так начальство только одно решить может: у всех мозги набекрень, после того, как увидели, какую лютую смерть человек принял! Свидетелями-то были сами сталевары! Но все, кто тогда присутствовал в цехе, стали отнекиваться: мол, ничего не видели, ничего не знаем, ваши люди хотели арестовать Ковача — это да, а стреляли или нет, мы разобрать не могли, слишком шумно было в цехе. А куда Ковач делся, мы не видели. Он, мол, на рабочей площадке мартена в тот момент только один и был, может, и свалился в металл, но мы о том свидетельствовать не можем, потому как не перед нашими глазами это происходило. А Челобитьев, он вообще высказался в том смысле, что, мол, может, они его и подстрелили, и он уже мертвым в металл свалился. Как же, мертвым!..