— А вы верите в настоящих призраков? — спросил я, когда он умолк, и мы несколько шагов прошли в тишине.
— В настоящих? Как тебя понять?
— Ну, в тех, которые, как говорят, водятся на месте казни пугачевского отряда и еще кое-где в нашем городе…
— А ты сам-то их видел? — с улыбкой спросил он.
— Видел, — ответил я. — И последний раз — на пожаре.
— И кто это был?
— Пугачевцы очень злые.
Яков Никодимыч покачал головой.
— Что-то тебе померещилось… Но я о пожаре хотел тебя расспросить. Что это за выдумки, будто Ковач вышел из горящего дома, разломав стену?
— Это не выдумки, — сказал я. — Это правда. Я сам это видел. Зрелище было… — я попытался подыскать слова, — жуткое и фантастическое!
— Ну и ну! — отозвался он. — Жаль, меня там не было…
— Да, — сказал я, — вы бы тоже поразились.
Учитель остановился и поправил шарф, укутывая горло.
Шарф размотался, пока он шел и увлеченно говорил, размахивая руками.
— А через несколько дней — Масленица… — задумчиво за метил он, взглянув в небо.
Масленица!.. Мне припомнились слова Ковача, что Масленица для него — опасное время, и в груди у меня что-то сжалось.
Глава седьмая
ЧЕРНЫЙ ВОРОН
Масленичная неделя началась с очень дурного предзнаменования. В понедельник в местных газетах появились сообщения, что в воскресенье вечером в наш город прилетел Варравин — чтобы, как он сам сказал газетчикам, справить настоящую русскую масленицу в настоящем старом русском городе, вдали от столичной суеты, успевшей надоесть всякому разумному человеку.
Мне показалось, тон у этих газетных сообщений самый что ни на есть подхалимский и заискивающий. Будто каждая газета надеялась, что именно ее Варравин заметит и отвалит ей денег.
И по местному телевидению Варравина показали тоже в этаком благостном стиле. Как он катается на санях, запряженных тройкой лошадей, и как лопает блины на ярмарке с парком развлечений, и как на церковь жертвует, и все такое.
Отец только пофыркал, глядя в телевизор, и дядя Коля Мезецкий, который был у нас в гостях, тоже.
— Старается, понимаешь, — сказал отец. — Это хорошо, конечно, на наши денежки нам же и милостыни подавать, да еще красоваться, какой он нам отец родной… Ладно, хрен с ним. Пошли в баньку, протопилась уже.
Дядя Коля в тот день принял предложение отца попариться в нашей бане и хорошо отметить начало Масленицы.
— А как же Ковач? — вырвалось у меня.
— Что — Ковач? — спросил дядя Коля, а отец пристально на меня посмотрел.
— Понятно же, что Варравин приехал в наш город, чтобы отомстить Ковачу, а все остальное — пыль в глаза!
— За Ковача не волнуйся, — спокойно сказал дядя Коля.
Я хотел им возразить, что сам Ковач говорил, будто Масленица может быть для него самым опасным временем, и что на Масленицу он уязвим, но решил лишний раз не возникать. В конце концов, они о Коваче знают намного больше, чем я. А если допустить, что сам дядя Коля его и вызвал, получив от Челобитьева всякие тайные сталеварские знания, то мне вообще не стоит соваться с моими предостережениями.
В баньке мы попарились неплохо, а потом бабушка с мамой подали первые масленичные блины — еще не такие, как будут с четверга по воскресенье, но все равно масляные, круглые, большие: и с селедкой, и со сметаной, и с растопленным маслом, и с вареньем. Я блинов поднавернул и немного успокоился, обрадовавшись, что получился славный и веселый вечер. Но заноза где-то в глубине души все равно продолжала сидеть. И я решил назавтра навестить Ковача и узнать, как у него дела.
Итак, во вторник я прямо из школы отправился в цех. Ковач был там. Он стоял и смотрел на огнедышащий металл, подавая иногда какие-то знаки другим сталеварам, и те кидались выполнять указания.
— Пришел поглядеть, как новая сталь идет? — спросил отец, заметив меня.
Я кивнул.
— Смотри, смотри. Такой стали давно не бывало.
И он заспешил к мартену, где требовались и его руки. Ковач дал еще несколько указаний и отошел ко мне.
— Добрый день, Ковач, — сказал я.
— Добрый день.