Между тем у Гены при всей его решительности тоже ничего не получалось. Он почему-то всё время пытался наклонить пробирку, тогда как нужно было просто опрокинуть лопаточку.
– Позвольте, – попросил Данил Данилович.
Все остальное произошло мгновенно. Тёмные крупинки упали в жидкость, она всплеснулась, стала лиловой и затихла. Ничего не произошло. Это была типичная вода.
Гена взглянул на меня и отвернулся. Это было нечестно: в такой момент вспоминать, кто затеял историю.
– Смотрите, – сказал Данил Данилович. Сказал спокойно, но так, что я мгновенно обернулся.
На поверхности жидкости качался огромный, словно я смотрел на него в микроскоп, пузырь воздуха. Он лопнул с треском – так, по крайней мере, мне показалось. Я задохнулся от страха. Но его место занял другой. Потом третий. Перекись (теперь было ясно – перекись!) вспенилась, забурлила. Не сильно. Судя по пузырькам, в пробирке был раствор, и не очень концентрированный. Уж конечно, не чистая перекись.
– Процентов пятнадцать – двадцать, – сказал я печально.
– Пятнадцать? – переспросил Смолин. – Неужели пятнадцать? Так это же победа!
По-моему, это было, скорее, поражение. Во всяком случае, неудача. Спорить, однако, мне не хотелось. Я сказал:
– Гена, прикинь плотность.
Я мрачно уселся на стул и участия в дальнейшей работе не принимал. Но Гена, которому помогал Данил Данилович, действовал уверенно: взвешивал, вычитал, делил. Однако, когда он заглянул в таблицу, уверенность поубавилась.
– Выходит процентов пятьдесят – шестьдесят, – пробормотал он. Чепуха, конечно. Но попробуй определи точно, когда тут меньше кубика.
Я рассмеялся. 60 процентов! Я никогда не видел перекись водорода такой концентрации. Но представлял: это динамит, настоящий кислородный вулкан. Что может быть общего между ним и этой спокойной, вялой жидкостью?
Перекись концентрации 60 процентов и выше, вспомнил я, обладает интересными свойствами. Если, например, обмакнуть в неё сухую лучину, на воздухе лучина загорится.
Я встал, нашёл тонкую сухую щепку и, откровенно улыбаясь, опустил её в мензурку. Гена не возражал, хотя, конечно, понял, что к чему, – память у него хорошая. Секунд через двадцать я вынул лучину, помахал в воздухе и небрежно бросил на стол. Именно в этот момент она вспыхнула…
Впечатление было потрясающее. Не только Смолин и Данил Данилович, но и химики не сразу поняли, что произошло. Они знали 3-процентную перекись, работали с пергидролью. Однако слабые растворы не больше похожи на настоящую окисленную воду, чем котёнок на льва.
– Почему же она так слабо разлагалась? – подумал я вслух.
– Может быть, порошки? – предположил один из химиков.
Я схватился за голову. Ещё бы, десять порошков фенацетина!
Комиссия составила акт. Настоящий, по всем правилам, за подписями и печатями. Мы получили копии. Я долго рассматривал свой экземпляр – первый в моей жизни акт испытаний.
Прямо из лаборатории Смолин повёл нас в столовую. Мы поели (что было совсем не лишне) и выпили по стакану пива.
– За ваш успех! – сказал Смолин.
Данил Данилович ничего не сказал, но чокнулся так, что я почувствовал: нам верят.
– Д.Д. – молодец, – объявил Гена, когда мы
вышли. С этого дня Данил Данилович стал Д.Д. – разумеется, в наших внутренних разговорах.
На следующий день мы принесли заявку на «Способ получения перекиси водорода». Сделать её было нетрудно: нужно было просто описать сущность нашего изобретения. Смолин взял её в руки и тут, совершенно неожиданно, разразилась гроза.
– Что это такое? – хмуро спросил он.
– Заявка, – вежливо объяснил я.
– Хорошо, возьмите.
Я взял. На первой странице синела размашистая резолюция: «В семейный архив!»
… О поисках нового написано много книг. О том, как в знакомых, привычных вещах человек замечает вдруг что-то такое, что можно и обязательно нужно улучшить. О том, как задача овладевает 'человеком, отбирая время у сна, музыки, родных. Человек становится рассеянным, невпопад отвечает на вопросы, а по утрам, встречаясь со знакомыми, любезно говорит: «Добрый вечер». Ему кажется, решение где-то здесь, совсем рядом. Стоит сделать ещё один, последний шаг… Но проходят долгие месяцы и годы, прежде чем в тумане смутных догадок, расчётов и допущений рождается единственно верная идея. И тогда изобретатель восклицает: «Эврика!»
В книгах тут обычно ставят точку. Романтика поисков кончилась, начинается будничная работа, которую небрежно и даже чуточку презрительно именуют «оформлением». Считается, что дальше всё просто. Автор составит заявку. Её рассмотрят, и предложение (если оно, конечно, хорошее) будет одобрено и внедрено.