Мало ли кого еще могло занести в проулок. Леон ускорил шаги, свернул у последнего поворота на главную улицу и на переброшенном через ручей одногорбом мостике второй раз за это утро столкнулся с Филисой. Нос к носу.
Разумеется, теперь она знала всё и немедленно принялась утешать. Ее голосок, обычно щебечущий, подобно пению лесной бабочки, теперь звучал глубже и проникновенней. Ожерелье из свежих цветов лианы, только что украшавшее ее шею, на глазах Леона было разорвано и полетело в ручей. Сопереживать она умела не хуже других.
– Ну… – отмахнулся Леон и вдруг, неожиданно для себя улыбнувшись, выпалил: – Да я уже забыл об этом окне!
Сейчас это было правдой.
Опомнившись, он укусил себя за язык: Филиса могла подумать, что он никудышный хозяин. Хуже того – Филиса могла передать его слова Хлое, и тогда уж вовсе покоя в доме не жди. Леону захотелось немедленно, не сходя с шаткого мостика, схватить Филису за плечи и трясти, трясти, пока она не поймет, какая на его долю выпала пытка – жить с Хлоей; пока она не перестанет сочувствовать ему из-за глупого битого стекла… кстати, о битье: с Хлоей надо что-то делать, сил нет терпеть, пусть потом Хранительница против него хоть всю деревню поднимет…
– А я замуж выхожу, – вдруг сообщила Филиса.
Полыхнуло. Разверзлось, рухнуло небо. С покореженного Великого Нимба упал душный мрак. И во мраке звенел, звенел под стать журчанию ручья голосок лесной бабочки.
– За кого? – спросил кто-то чужой голосом Леона.
– За Линдора. А с окном тебе вся деревня поможет, ты не сомневайся. Хранительница так и сказала: пошлем гонца в Город, будет тебе новое…
Голосок доносился уже из-за спины – Леон шел, не видя куда, деревянный мостик кончился, а земля расползалась под ногами, как тесто, готовила предательские ловушки, он шел прямо в пропасть, и не было сил остановиться. Колючие грибы в Трескучем лесу выскакивали из земли, норовили ужалить в пятку, на голову сыпались сучья, – с уханьем падало дерево, а за деревом оказывался разъяренный дракон, и Леон никак не мог его зашептать; тогда из земли, как гриб, выскакивал Линдор и зашептывал дракона, который вдруг оказывался Филисой, и Линдор вел ее на площадь к сонному лишайнику…
Леон очнулся возле своего дома. Судя по царившей вокруг тишине, Хлоя еще не вернулась – не иначе, превращала себя в посмешище беготней по деревне и рассказами о том, какая ей выпала доля при таком муже – и сравнить нельзя с покойником, который был со всех сторон человек положительный…
На пороге дома, сгорбившись, спал Умнейший. Леон сразу узнал его – Умнейший постарел, но выглядел почти так, как рассказывал Парис. Жилистый старик, что ему будет. Странный, неясного назначения, сплетенный из травы предмет, обычно носимый Умнейшим на редковолосом черепе, свалился во сне и лежал у ног. Об этом предмете во многих деревнях ходили разнообразные толки, благодаря ему Умнейшего узнавали везде, где бы он ни появился. И те, кто его никогда не видел, знали об этом предмете.
Леон скосил глаза. Изнутри предмет оказался пустым, как покинутое гнездо. Ничего в нем не было.
Умнейшего не спросишь, почему он облюбовал для сна крыльцо именно этого дома. Может быть, по простой случайности. А может, и нет. Странное дело: увидев Умнейшего и прекрасно понимая, что должен сейчас почувствовать всем сердцем – радость, почтение и любопытство в произвольных долях, – Леон ничего этого не почувствовал. Наоборот, расстроился еще больше. Два события за одно утро – много, очень много.
Услышав шаги, Умнейший почесался и зевнул, не прикрывая рта. Один глаз, открытый до половины, обозрел Леона. Со сна голос Умнейшего звучал растянуто и сипло.
– Удивлен?
Леон покачал головой.
– Знаешь, кто я?
Леон кивнул. Умнейший живо поднял второе веко, и в глазах его мелькнуло: забавная деревня, каждый день у них на пороге дома Умнейшие спят… Но мелькнувшая искра любопытства сразу погасла. На Леона смотрели просто глаза – старческие, странно-голубые, каких в деревне ни у кого не найти, разве что у горцев-яйцеедов… Глаза равнодушно-понимающие.
– Горе? – спросил Умнейший и зевнул. – Причина?