Михайле везло невероятно. Еще находясь в Орехове, он присматривался к Алексашке, молодому слуге князя Андрея Шуйского, и все думал, как бы с ним сдружиться, дабы тот замолвил о нем перед господином слово. Михайле нужна была служба у князя, очень нужна, и он делал все, дабы Шуйский обратил на него внимание.
Алексашка, улыбчивый и открытый, часто сиживал вечерами с ратниками у костра (видать, с дозволения господина), и это сыграло Михайле на руку. Он сам начал разговор о Псковской осаде, о том, что хорошо знает (якобы) родича воеводы, Ивана Петровича Шуйского, не раз ходил с ним в атаку. Алексашка слушал с интересом, подперев подбородок рукой.
— А сам ты откуда? — спросил юноша.
— С Дорогобужской земли. Там имение было мое. Литовцы все разграбили и пожгли, пока я Псков защищал, — с наигранной скорбью отвечал Михайло. Алексашка сочувственно покачал головой.
— А сам ты откуда? При дворе князя родился? — вопросил Михайло, придвинувшись к юноше. Алексашка, опустив глаза, пожевал губы, потом молвил:
— Не! Меня покойный батюшка князя, Иван Андреевич, подобрал в Новгороде. Меня там опричники чуть было не зарубили. Заступился! С собой взял. А князь Андрей Иванович назначил меня слугой. Я ему верой и правдой…
— А родные где? Живы? — начал что-то подозревать Михайло.
— Не ведаю! Батя и матка с сестрами оставили меня в Новгороде у соседки-бабки. А опричники потом бабку эту убили и дом сожгли. А меня князь спас… Ну я сказывал…
Михайло заметил, как в глазах юноши блеснули слезы. Видать, для него до сих пор эти воспоминания были тяжелы.
— Отца с матерью не помнишь, как звали? Ты ж еще, наверное, дитем был?
— Отчего ж. Помню. Батя кузнец был, Архипом звали. А мать — Белянка…
Михайло сидел, какое-то время пораженный до глубины души, мысли его путались. Он не мог поверить в происходящее — о такой удаче он даже не подозревал! Вцепившись обеими руками в свои волосы, Михайло стал неудержимо смеяться, раскачиваясь из стороны в сторону. Алексашка с недоумением глядел на него, удивленно косились на них другие ратники. С трудом преодолевая смех, Михайло спросил:
— А сестры… Сестры… твои… Не Людмила с Анной, случаем?…
— Да, — трудно соображая, протянул Алексашка. Михайло со слезами на глазах, едва не задыхаясь от смеха, бил кулаком себя в грудь и говорил:
— Я… я… Анна… Жена мне… Понял? Понял?
Алексашка и верил, и не верил, понемногу осознавая происходящее. Семья, о которой он все эти годы с тоской вспоминал, наконец нашлась. Михайло уже обнимал его, трепал по голове:
— Живой! Живой! Мать твоя всю жизнь ждала тебя, верила… А ты тут… Живой!
Дальше были слезы радости, вопросы наперебой, объятия. Ратные, что глядели на них со стороны, дивились с улыбками на лицах — бывает же такое! Михайло же поведал Алексашке все, что знал об их семье, о том, что непременно надобно познакомить его с Анной и детьми, надобно дождаться приезда Архипа из Пермской земли, дабы семья их, разрозненная на долгие годы, наконец объединилась. Михайлу переполняло счастье оттого, что ему и доведется их воссоединить. «Может так до конца искуплю вину перед Анной», — невольно подумал он.
Дальше все получилось само собой. Окрыленный Алек-сашка сам пал в ноги господину своему и попросил взять на службу Михайлу. Шуйский не верил поначалу, говорил:
— Да тебя, дурака, обвели, как теленка, а ты поверил! Ну!
Но. увидев напористость слуги, смягчился, велел призвать Михайлу. Когда тот пришел, молодой князь строго и придирчиво оглядывал его со всех сторон, сам начал о многом расспрашивать, хмыкал, в раздумьях мерил шагами горницу. Наконец ответил:
— После Орехова, как дозволит государь, мы вернемся в Москву. В имении моем поселим тебя с твоей супругой и чадами. А там — как покажешь себя. Гляди, у меня служба легкой не будет!
— А я потчевать без толку сам не желаю, — твердо взглянув на Шуйского, отвечал Михайло. — Куда прикажешь отправиться — отправлюсь, хоть на край света. Мне, кроме жены и чад моих, терять нечего!
Когда Андрею Шуйскому с частью войск велено было вернуться в Москву, воевода отпустил Михайло в Орел, дабы тот вскорости забрал жену, детей и прибывал в подмосковное княжеское имение. Михайло не ехал туда, а летел, предвкушая радость встречи…
И уже после того, как привлек к себе плачущую жену, такую родную и любимую, обнял подросших сыновей, что робко взирали на отца, ставшего для них почти чужим, Михайло поведал Анне о встрече с Алексашкой и службе своей у князя Шуйского. Анна бросилась к иконам, пала, начала кланяться в пол и со слезами благодарить Бога. Матрена кинулась ее обнимать, приговаривая: