Отослав слуг и наевшись до отвала всевозможных видов рыбы и мяса, ягод и каш, они сидели за столом, и Никита Григорьевич, уложив одну руку на свое полное брюхо, другой разливал гостям из серебряного кувшина мед.
— Нет, ежели каждый из нас будет врагов порознь встречать, мы ничего не удержим! Едва подавили восстание вогуличей, сибирский хан Кучум пакостить начал! — качал головой Семен Аникеевич. Лицо его, все еще красное и опухшее после мороза, лоснилось от гусиного жира.
— К нему и племена местные переходят, как говорят, — подавая ему полную чарку, молвил Никита Григорьевич.
— Как не переходить, ежели государь обложил вотчины наши налогами из-за своей проклятой войны? — возмутился Семен Аникеевич, едва не воскликнув это громче, чем следовало бы, но племянники зашипели на него, указывая на дверь — они верили, что слухачи государя есть и даже в их далеких от Москвы землях.
— Я слыхал, всех обязали платить подати! Начиная с минувшего года, — добавил Максим Яковлевич. — Даже англичан, с коих издавна ничего не берут…
— Половина солеварней стоит, людей не хватает! — продолжал сокрушаться Семен Аникеевич, и в глазах его блеснули злые слезы. Он жалел гибнущее наследство отца. — Как не подымать и нам поборы с деревень? С голым задом останемся ведь! Но не хотят местные князьки нам платить, едва Кучум приходит, за оружие берутся!
Проклиная подвластные Строгановым племена за такую несправедливость, Семен Аникеевич и думать не думал о том, каким притеснениям подвергалось местное население от его служилых, как обирали до последней нитки деревни — никто ведь не следил за тем, где и сколько они грабят помимо сбора основных податей — как увозили с собой на потеху молодых девушек, отрывая их навсегда от родителей (ибо никто из девушек не смел после такого вернуться обратно). Местные народы обозлились и восстали против ненавистных жестоких чужаков, считая, видимо, Кучума своим спасителем.
— Племена вогуличей людям не дают из острогов выйти, ни пашни пахать, ни дрова сечь, скот крадут, крестьян режут нещадно. Где уж тут солеварням работать! — проворчал Никита Григорьевич и шумно отхлебнул из своей чарки.
Семен Аникеевич молчал какое-то время, словно обдумывал что-то. Просить государя о помощи бесполезно. Еще прошлой осенью Строгановы писали государю грамоту, в коей поведали о своей беде и просили военной помощи. Не так давно пришел ответ от Иоанна:
«Охочие люди какие захотят идти в Аникеевы слободы в Чусовую, Сылву и Яйву, на Аникеевичей наем, те б люди в Аникеевы слободы шли».
Иными словами, Иоанн промышленникам в военной помощи отказал и дозволил лишь собирать ополчение с их земель. Впрочем, они уже и так наняли слишком много — едва оставалось людей для хозяйственной работы, но и этого было не достаточно — ратных набралось лишь несколько сотен.
Дорожная усталость, переживания, вино и тепло после жуткого мороза сделали свое дело — Семен Аникеевич почувствовал, что валится с ног. Он даже не стал допивать налитую ему чарку, поднялся, держась за стол, и его повело, словно пьяного.
— Все, спать надобно. Завтра будем решать, что содеять, — и, повесив голову, тяжело зашагал в уготованную ему горницу, где его ждала долгожданная мягкая, теплая постель. Братья Никита и Максим молча проводили его глазами и налили еще себе меду.
— Мысля одна у меня появилась, — сказал тихо Никита Григорьевич. — Прибыл ко мне на службу недавно мужик. Говорит, с казаками атамана Ермака воевал против ляхов, ныне в кузнецы ко мне напросился.
Максим Яковлевич, сдвинув брови, напряженно слушал брата, еще не понимая, к чему он клонит.
— Слухачи мои донесли, что казацкие отряды на Яик[15]пришли зимовать. Ермак атаман у них иль нет — мне неведомо. Надо бы послать туда людей, токмо вооружить надобно, как следует…
— Казаков для войны с Кучумом наймем? — угадал мысль брата Максим Яковлевич.