— Ага, а потом тебя атаман на части порежет, — ответил Мещеряк, щурясь от ветра.
— Да я… — вспылил было Ясырь, но Архип, схватив его за рукав, так глянул на него, сказав строгое: «Охолонь!», что Ясырь умолк, засопел недовольно.
Наконец в темноте разглядели приближающийся конный отряд — это был Никита Пан со своими людьми. Казалось, они возвращались ни с чем, так и не найдя ушедших утром лазутчиков. Лишь потом стало видно, что кони что-то волокут за собою по снегу. Уже потом, при свете костров, разглядели — на сложенных еловых ветвях, привязанных к седлам, казаки везли окровавленные тела мертвых товарищей. Казаки, все разом замолкнув, молча наблюдали, как отряд Пана ввозит трупы в открытые ворота Искера. Кто-то, бросив пост, помчался следом, кто-то закрестился, скорбя по товарищам. Архип только лишь глянул на остолбеневшего Ясыря, взял его в охапку, потащил в город:
— Пошли!
За спиной он услышал, как злостно, с болью, матерится Мещеряк и раскидывает ударами сапога снег вокруг себя. Вдруг он замер, поглядев вперед. В темноте, возле татарского поселения, робко собиралась толпы местных жителей — они и сами пытались понять, что произошло и что ждет их после того. Многие, поняв, уже стремительно покидали селение, опасаясь гнева казаков.
Мужики стаскивали окоченевшие, покрытые кровавой наледью трупы и клали в ряд под тыном у ворот. В телах во множестве торчали обломки стрел.
— Там уже волки подбирались, чудом успели, — буркнул Савва Волдыря столпившимся над трупами казакам.
— Глянь, братцы! Им еще и глотки всем порезали! Будто свиней забивали, прости Господи! — сказал кто-то из мужиков. Ясырь, закрыв рукавом зипуна лицо, хрипло заквохтал над телом Карчиги. Из горла его торчал обломок стрелы, глаза, остекленевшие, мутные, словно тоже покрытые наледью, без выражения глядели вверх. Архип увидел и Ермака, что стоял над трупом Брязги. Кровь, видать, так хлестала из его рта, что превратилась в бурый ледяной шар, к коему примерзли губы покойного.
— Стало быть, там где-то их стан. Мыслю, теперь они на нас пойдут, — молвил появившийся за спиной Ермака Иван Кольцо. Ермак даже не взглянул на него, молча кивнул. Когда Кольцо сделал шаг в сторону, Ермак вдруг схватил его цепко за рукав и, вперив ему в очи свои страшные, почерневшие от глухой ярости глаза, процедил сквозь зубы:
— Оповести всех! Готовимся к выступлению…
Кольцо, не отводя взгляда, кивнул и медленно высвободил руку из его мертвой хватки.
После поражения у Искера Кучум со всем своим кочевьем и двором отступил в окрестности Абалака, в один из укрепленных городков, что стоял на холмистом берегу Иртыша. Городище вскоре постепенно обросло многочисленными юртами и шатрами. Сюда же вскоре подошел царевич Алей со своим войском, с коим вернулся из похода на строгановские земли. Округа, пропитанная тяжелым духом скота и навоза, была покрыта полчищами лошадей, верблюдов, волов и овец.
Кучум восседал в своем огромном шатре, принимая у себя своих ближайших советников и вельмож. Он тяжело переживал потерю столицы, но не считал, что проиграл эту войну. Требовалось лишь время. И победа Маметкула на Абалаковом озере, где в засаду угодил казачий отряд, еще больше убедила его в том, что однажды удастся сокрушить даже столь сильного противника. Для сибирского хана гибель казачьего разъезда была праздником.
Маметкул сидел подле него, не подымая глаз. Рука его, раненная в сражении при Искере, все еще лежала на перевязи. Кучум глядит на него с любовью и благодарностью, но Маметкул сдержан, ему не по себе от такой чести. И он видит, как глядят на него мрачно ханские сыновья, особенно Алей. Он все еще не может простить ни ему, ни самому Кучуму потерю Искера. И именно он хочет поскорее разбить противника и освободить город. И он настаивает:
— Великий хан, дозволь мне сокрушить врага, теперь у нас есть войско, которое я привел из похода! Они не побегут по-сле первых выстрелов, они могучие воины. Они будут готовы умереть за тебя!
Но Кучум объявил, что над всем войском ныне главенствует лишь Маметкул, и Алей побагровел от злобы, едва не воспылав от сдержанной ярости. Но пришлось покориться. Неужели Маметкулу достанется вся слава победителя над чужаками?
— Теперь надобно сокрушить их. Теперь у нас есть войска. Под твоим началом, Маметкул, стоят добрые воины, которые не побегут после первых выстрелов из орудий урусутов! Уничтожь их!
И Маметкул, стараясь не глядеть на ханских сыновей, коих пожирали зависть и ненависть, смиренно принял поручение Кучума. Ему, в отличие от отпрысков хана, не нужны были слава и радость побед. Он всего этого вкусил сполна в свои молодые годы. Ныне он понимал, почему именно его хан поставил во главе войска — Кучуму нужна была победа. Завтра Маметкул выступит на Искер и либо возьмет его приступом, либо сожжет вместе с чужаками. Они не смогут долго обороняться за этими ветхими укреплениями (именно потому Кучум при обороне Искера вывел свое войско и встал под городом).