— Я бы там разорилась на следующий же день, — сказала я. — Кроме того, я хочу дочитать книгу. А ты что собираешься делать?
— Помузицирую, — ответил он, — затем приготовлю тебе поесть. А потом можем сыграть в кункен. Как ты на это смотришь?
Я ясно видела, что он дико счастлив. Он заполучил меня на целый день и радовался этому с самого утра. Я не смогла сдержать улыбку.
— Сыграй что-нибудь для начала, пока я читаю. Полагаю, радио и телевизор тоже не работают.
Совсем забыла сказать, что Льюис часто играл на гитаре медленные, более или менее меланхолические мелодии, довольно странные, которые сочинял сам. Они тут же забывались, ведь я ничего не смыслю в музыке. Он взял гитару и прошелся пальцами по струнам. За окнами ревела буря, я пила свой обжигающий кофе в компании моего любимого убийцы, мне было хорошо. Если хорошенько подумать, столь легко достающееся счастье просто ужасно. Счастье поглощает тебя, от него уже невозможно отделаться, и начинают шалить нервы. Вас затягивает в гнилое болото проблем, вы пытаетесь бороться с ним, у вас навязчивая идея, и все кончается тем, что это самое счастье лупит вас по лицу.
Вот так прошел день. Льюис выиграл у меня пятьдесят долларов в кункен, позволив мне, слава Богу, заняться готовкой. Он мучил гитару, я читала. Он мне совершенно не надоедал, с ним было легко, как с кошкой. А вот Пол, с его несносным напором, часто доводил меня до бешенства. Я старалась не думать, что бы означало для меня провести такой же день с Полом: он бы тут же бросился чинить телефон, заводить «Ролс», чинить ставни, доводить до конца мой сценарий, обсуждать знакомых, заниматься любовью, и так далее, и тому подобное… Он бы непременно стал действовать. Что-нибудь делать. Но Льюис на все это плевать хотел. Дом могло сорвать с фундамента и понести, как Ноев ковчег, а он бы так и сидел, развалясь в ленивой позе, самозабвенно наигрывая на гитаре. Да, если подумать, это был очень приятный день в самом сердце воющей бури.
Едва упала ночь, непогода взбесилась с удвоенной силой. Ветер, один за другим, срывал ставни, и они улетали в темноту, как птицы, издавая прощальный скрежет. Оконные стекла как будто оклеили черной бумагой. Я не могла припомнить ничего подобного. «Ролс» бился о стену дома, словно гигантская собака, возмущенная тем, что ее оставили на улице в такую погоду. Постепенно в меня начал заползать страх. Мне казалось, что Господь, в своей неизъяснимой мудрости, прогневался за что-то на свою покорную слугу. Льюис, разумеется, был заворожен всем происходящим и подтрунивал над моим состоянием загнанного зверя, изображая этакого героя, которому все нипочем. Это раздражало; я рано отправилась спать, приняв вошедшие в привычку пилюли снотворного — тогда как всю жизнь старательно избегала лекарств — и попыталась уснуть. Не тут-то было. Ветер выл, как паровоз, битком набитый волками, дом трещал по всем швам, а к полуночи и вправду стал разваливаться. Прямо у меня над головой сорвало кусок крыши, и хлынувшая сверху вода промочила меня насквозь.
Я закричала и, повинуясь слепому инстинкту, зарылась головой в мокрые простыни, а потом выскочила из спальни — прямо в объятия Льюиса. Было темно, хоть глаз выколи. Он прижал меня к себе, и, находя на ощупь дорогу, мы перебрались в его комнату, где крыша совершеннейшим чудом устояла напору бури. (Вполне естественно, что в первую очередь пострадала именно моя спальня, и именно мне суждено было принять холодный душ.) Льюис сорвал со своей постели одеяла и стал растирать меня, как старую клячу, произнося фразы, обычно адресуемые, кстати сказать, перепуганным четвероногим:
— Все хорошо… все хорошо… это ничего… это пройдет…
Потом он, освещая себе путь зажигалкой, спустился на кухню за бутылкой виски и вернулся по колено мокрый.
— Кухню затопило, — бодрым голосом сообщил он. — В гостиной софа плавает наперегонки с креслами. Эта чертова бутылка тоже плавала, и мне пришлось вылавливать ее из воды. Когда неодушевленные предметы ведут себя неподобающим образом, это выглядит весьма забавно. Представляешь, даже твой здоровенный холодильник возомнил, что он пробка.
Все это вовсе не казалось мне смешным, но я поняла, что он делает все возможное, чтобы меня развеселить. Мы сидели на его кровати в полной темноте, дрожа и кутаясь в покрывало, прихлебывая виски прямо из бутылки.
— Что будем делать? — спросила я.
— Дождемся рассвета, — невозмутимо ответил Льюис. — Стены выдержат. Просто ложись в мою сухую постель и спи.
Спать… Он сошел с ума. Но страх и алкоголь наполнили мою голову свинцом, и я упала на его постель. Он сидел рядом; я различала его профиль на фоне окна, за которым с бешенной скоростью неслись томные груды облаков. Мне казалось, что эта ночь бесконечна, что я умру, и в горле моем удушающе боролись взрослое горе и детский страх.