Чавдо остался все тем же хитрованом, которого Плясунья знавала в молодости, с ним держи ухо востро: а ну, как набьет брюхо и сбежит, предоставив даме самой платить за ужин? Мало ли, что он подгреб под себя Королевский банк и стал богаче всех в Ларвезе – с него станется… Сама она тоже не бедствует, спасибо воровскому богу Ланки и славному мальчику Дирвену, однако же запихнула в рукав, под манжету с жемчужно-рубиновой пуговицей, пару блестящих ложечек. Незаметно утянуть приглянувшуюся вещицу, а то и чужой кошелек – это была ее тайная страстишка, на этом ее и поймала когда-то Светлейшая Ложа.
Если Чавдо по всем статьям остался верен себе, то другая старинная знакомая Нинодию изрядно удивила. Стекольная ведьма Ламенга Эрзевальд, подпольная торговка артефактами, зельями и ценным антиквариатом. Что она заявилась, не таясь, в модную ресторацию – ничего странного, Ложи-то больше нет, и никто не кинется задерживать нарушительницу закона. Другое дело, в каком виде она заявилась: элегантная дама в черно-красном туалете, на руках кружевные митенки и перстни, в ушах рубиновые серьги, на шее черный с блестками газовый шарф, темные волосы зачесаны назад, закреплены драгоценными заколками и распущены по плечам.
Пораженная Нинодия разинула рот и не сразу его закрыла. До чего иной раз люди меняются: Ламенгу она помнила неряшливой особой в заношенной мужской одежонке, этаким сморчком неопределенного пола, который вызывал у кого жалость, у кого раздражение, а коли знаешь, что перед тобой ведьма немалой силы, и вовсе диву даешься. Зато теперь красотка хоть куда: не первой молодости, черты лица грубоватые, но сколько вкуса и шика!
Ламенга подсела к ним за столик. Стараясь на всякий случай подольститься к ведьме, Нинодия не скупясь отсыпала ей комплиментов, но, похоже, не угодила. Поджав ало накрашенные губы, та процедила, что-де останется в чужой коже, несмотря на отравленные внутренние шипы, до тех пор, пока не взыщет должок. Что она хотела этим сказать, поди пойми, ясно только, что с кем-то у нее жестокие контры, и нынешний наряд напоминает ей о мести.
Плясунья украдкой вздохнула: все вокруг разыгрывают свои спектакли, а ей с искалеченными ногами осталось сидеть в зрительном зале, и хорошо еще, если в бельэтаже, а не на галерке.
Попрощалась да отправилась домой. Главное – до темноты. С фонарями в Аленде стало совсем худо, вдобавок на каждом шагу разбой: грабят лавки и богатые дома, нападают на прохожих. В закоулках вокруг «мусорных домиков» громоздятся кучи отбросов, а иные из горожан повадились прямо из окон всякую дрянь выбрасывать. В прежние времена Ложа следила за чистотой и штрафовала нарушителей, но теперь никто этим не занимается.
Здания с отбитой лепниной выглядели, как после пушечного обстрела. Возле тех продуктовых лавок, которые в этот сумеречный час еще не закрылись, хвостами стояли очереди: цены подскочили, однако народ все равно делал запасы.
«Эх, Дирвен, Дирвен, что же ты натворил, – вздохнула про себя Плясунья. – И что теперь по твоей милости с нами будет…»
На бульваре Костюмеров наперерез ее коляске выскочил человек – встрепанный, растерзанный, лицо в крови.
– Помогите! Прошу вас, заберите меня отсюда!
Едва не угодил под колеса. Нинодия взвизгнула, возница осадил лошадь.
– Увезите меня, скорее, они за мной гонятся!
Не дожидаясь приглашения, полез в экипаж, чуть не свалился. Дерганые движения, в глазах ужас, а долгополое одеяние, окровавленное и грязное, вблизи оказалось баэгой из черного с фиолетовыми стрекозами шелка.
Флегматичный пожилой извозчик упустил момент, чтобы хлестнуть лошадь и погнать во весь опор: из-за угла высыпали еще люди, заступили дорогу. Шаклемонговцы. Десятка полтора, не меньше. Был среди них и сам Незапятнанный, отпустивший клиновидную бородку, умасленную до такой степени, что она напоминала острый нож.
– Госпожа Булонг, отдайте его нам! – гневно потребовал распаленный погоней королевский советник по вопросам нравственного воспитания ларвезийских подданных. – Это известный срамотист, подражатель Тейзурга, он должен понести примерное наказание!
Нинодия молчала. Сидела, как истукан, когда парня, мертвой хваткой вцепившегося в поручень, тащили из коляски. Кто-то ударил его булыжником по пальцам, лишь тогда оторвали.
– Езжай! – со слезами в голосе крикнула Плясунья. – Я в деликатном положении, мне нельзя волноваться!
Ее всю дорогу трясло. Ковыляя к своему крылечку, она дважды чуть не упала, а дома вытащила из буфета полынный ликер, нацедила в первую попавшуюся чашку, залпом выпила и рухнула в кресло. Боги милостивые, как он смотрел… С ним ведь ничего страшного не сделают, правда? Поколотят да отпустят, правда? Сам виноват, что в такое время вышел на улицу в баэге, борцы за нравственность на ихнего брата кидаются, как гончие на зайца. Разве могла бы она что-то для него сделать?