Шаклемонга, который повинился за свой пасквиль «Размышления и сетования Шаклемонга Незапятнанного о конфузном происшествии с неким амулетчиком и волшебным зверем куджархом», он благородно простил. Назначил его своим главным советником по нравственности и велел разгромить те бордели, где шлюхи говорили про Дирвена гадости, потому что им не нравилось его обращение. Незапятнанный, собрав единомышленников, с энтузиазмом принялся выполнять королевский указ, а потом давай крушить все остальное, объясняя, что полуголые скульптуры, гипсовые маски, которые лыбятся или хмурятся на прохожих, и прочие украшательские завитушки на городских зданиях способствуют растлению неокрепших умов.
Дирвену было наплевать, пусть делают что хотят: главное, что они на его стороне. Только предупредил, чтоб не трогали особняки лояльной знати, потому что все должно быть по справедливости.
Порой думалось: когда он по вине Самой Главной Сволочи разрушил городишко Пергамон, гады-архимаги присвоили его жалование – мол-де возмещай ущерб, а уж как бы они вздрючили его за столичную архитектуру… Но Ложу он прикрыл, и он король, и у него арибанские амулеты, так что никакой придурок не спросит с него за битые статуи.
Но это все дребедень, гораздо больше его мучило то, что в голову порой лезли всякие мысли насчет Эдмара. Ну, всякие там мерзопакостные мысли… Это было мерзко, унизительно, невыносимо.
– Объявите, что мы удваиваем награду за поимку Тейзурга. Или даже утраиваем, возьмем сколько надо в Королевском банке – Чавдо, распорядитесь. Главное, чтоб этого гада выловили живьем, он сперва должен свой подлый приворот с меня снять!
– Может, сказать ему? – шепнул товарищу Монфу, когда они вышли в коридор из Малого зала аудиенций.
– Ни-ни, не вздумай! – опасливо стрельнув глазами по сторонам, возразил Куду. – Хуже будет, он этого не простит. Никто нас не спрашивает, вот и не будем лезть на рожон.
Наследие Заввы избавляет своего владельца от старых приворотов и защищает от новых. Если оно не смогло что-то уничтожить – значит, это был не приворот. Или в придачу к привороту там было что-то еще… Но заикнись об этом – и наживешь в лице Дирвена заклятого врага. Лучше помалкивать.
Никто не узнал о том, что в ночь, когда состоялось генеральное сражение, они задумали сбежать в Суринань. Наутро Куду и Монфу, напуганные исчезновением магии, вернулись к Дирвену – тут-то и узнали о его победе, о Накопителе, о том, что Псу Зимней Бури путь в Аленду теперь закрыт. Посему они остались с прежними союзниками. Пришлось рассказать Лорме и Мулмонгу о том, что случилось в переулке Трех Плошек, но дело ограничилось объяснениями, а учитель Унбарх приказал бы их выпороть. Пусть от них ничего не зависело, все равно их назначили бы виновными, так что нынешние покровители – воистину милостивцы. Вдобавок король пожаловал Куду и Монфу по связке амулетов, с помощью которых они могли худо-бедно колдовать.
Мысль о Тейзурге преследовала их, словно свистящий из щелей холодный сквозняк: а что, если его так и не поймают, если он, как не раз бывало в прошлом, опять переиграет своих противников?..
В те давние времена, о которых нынче помнят одни крухутаки, Тейзург захватил их, опутал паутиной своих заклятий и вморозил в ледяные колонны в стране вечных снегов, во владениях Дохрау – в отместку за расправу над Стражем Мира. Сколько тысячелетий напролет их терзали кошмарные наваждения, они сами не ведали. Полтора года назад он расколдовал их, и тогда начались мучения наяву. Теперь все это позади, при дворе Повелителя Артефактов они живут в тепле и сытости – но можно ли сказать, что они в безопасности и никогда больше не повстречаются с Тейзургом? Ох, вряд ли…
– Помнишь того шамана, который подобрал нас в тундре? – с печалью в голосе спросил Монфу. – Вот кому хорошо! Святой человек, у которого нет врагов.
– Да уж, хорошо тому, кто живет без страха и в гармонии с миром, – согласился его товарищ, покосившись с привычным беспокойством на стрельчатое окно, залитое непроглядными чернилами ночи. – Сейчас он, наверное, сладко спит и уже третий праведный сон видит…
Куду ошибался: Салдун Заячья Лапа не спал. Он камлал над Серым Облаком. Женщина лежала на боку, свернувшись под медвежьей шкурой, поверх выпростана тощая седая косица. Синяк, который вначале был в пол-лица, почти исчез, ее правый глаз снова начал видеть, искалеченные пальцы постепенно заживали – Салдун хорошо лечил, к нему за этим издалека приходили. Только снять с гостьи чары до сих пор не смог, хотя старался вовсю.
Эти чары были похожи на белесую плесень, которая расползлась по ее душе. Что-то застарелое, не вчера появилось. Шаман чуял, что вывести их можно, однако не знал, как это сделать.
Откуда взялась Серое Облако – про то он никому не рассказывал. Уснул он однажды, и приснилось ему, что зовет его сам Дохрау. Заячья Лапа вышел из юрты и тотчас проснулся, а проснувшись, опять вышел из юрты. Весеннее солнце висело низко над горизонтом, в его лучах блестела вода и раскисали сугробы. На юге слоистой лиловой массой проступали в утреннем сумраке Сновидческие горы, с той стороны дул ветер. И еще что-то громадное надвигалось с той стороны… Рассмотрев, кто это, шаман испытал благоговейный ужас: к его стойбищу приближался кудлатый вислоухий пёс – выше оленя, выше юрты, а в зубах он, как показалось вначале, тащил целого медведя. Или нет, не медведя – сверток из белой медвежьей шкуры.
Великий Белый Пёс положил свою ношу на сухой пригорок, обернулся вихрем и умчался в заповедную страну, где никогда не тает снег. Заячья Лапа в раздумье смотрел на его подарок. Большой, однако, сверток, человек поместится… Человек там и оказался: развернув шкуру – а вернее сказать, пошитую из медведя шубу – Салдун увидел закутанную в черные меха седую женщину с разбитым лицом и перебинтованными руками. На бинтах проступали кровавые пятна.
Первым делом шаман дал ей новое имя: будешь Серое Облако – чтобы то, что раньше тащилось за тобой по пятам, наверняка тебя потеряло и не пришло в тундру. Потом принялся лечить ей глаз и руки. Он позаботился бы о ней, даже если бы нашел ее сам, без Великого Пса.
Она была из тех чудных людей, которые живут на юге за Сновидческими горами. Салдун с ними торговал и понимал их язык, но с Серым Облаком они мало разговаривали. Печальная, усталая, молчаливая, она не хотела о себе рассказывать, а шаман не расспрашивал: и так видел, что душа у нее изъедена плесенью.
Небо затянуто низкими перламутрово-серыми облаками, а перспектива – туманом, дома Омфакуанкоса еле виднеются в этом воздушном молоке. Волны с протяжным шумом накатывают на песок, которого почти не видно: столько здесь тускло-белых ракушек, целых и раздавленных в осколки, весь пляж ими усеян. Попробуй прогуляться босиком – изранишь ноги.
Она идет впереди – тонкая, с пышной копной темно-рыжих волос, на ней желтая майка, оранжевые шорты и желто-оранжевые в полоску пляжные сапожки. Завтра ее положат в больницу, а сегодня она захотела сюда – на Орибские острова, на усыпанный ракушками берег: вдруг «все закончится», и она здесь так и не побывает?
Он идет за ней на некотором расстоянии, следом на автопилоте плывет аэрокар. Что, если ей прямо сейчас станет плохо? Это может случиться в любой момент, и не надейся, ты ничего не успеешь сделать…
Под подошвами кроссовок хрустят обломки мертвых белых раковин, и страх трогает его сердце ледяными пальцами, а из полосы прибоя за ним с жадностью наблюдает русалка. Бледная, глаза без зрачков и радужки словно залиты жидким перламутром, волосы туманом стелются над водой. Она лежит на животе, упираясь округлыми локтями в крошево известковых осколков, которые не могут ее оцарапать – ведь вся эта картинка соткалась из зыбкой материи сновидений по ее воле.