Он поцеловал Тинину макушку, вдохнув нежный запах ее волос, мягко касавшихся его щеки.
— Все позади, Тина. Никто тебя не обидит. Теперь — никто. Никто и никогда.
— Ну а для тебя, Дэвид? — Она говорила шепотом, уткнувшись головой ему в грудь. — Для тебя тоже все позади? Ты разобрался с собой, узнал все, что тебе надо было узнать?
— Не вполне, — сказал он. — Но узнал достаточно. Я узнал, что люблю тебя и что, так или иначе, смогу быть очень счастлив, если буду все время помнить об этом.
— Вот и помни об этом. — И она обняла его. — Просто помни и никогда не забывай.
Они подняли голову, услышав звук приближающегося вертолета. Слоун смотрел на него из-под ладони, заслоняясь рукой от сильного ветра, взметнувшего вверх комья глины и прокатившегося по траве, как надвигающаяся гроза.
На переднем сиденье вертолета с лицом, несмотря на синеватые отблески огней, белым как мел сидел Том Молья.
86
Двое мужчин стояли молча, наслаждаясь возможностью просто глядеть на текущую воду и расслабиться после пережитых кошмаров, страшнее которых они еще не испытывали. Луна и звезды заливали блеском темную поверхность воды, и казалось, что это стремительно несется, мелькая как молния, длинный косяк рыбы. Слоуна поражала красота пейзажа в сравнении с безобразием, которое творят люди. За одну неделю место это запятнали два убийства.
— Он мог тебя убить, — сказал Молья. — Не слишком-то разумное поведение для человека со столь очевидным ай-кью, как у тебя.
Слоун прижал ко рту платок. Получив пулю в грудь, он прикусил язык, и тот до сих пор кровоточил.
— Он выстрелил мне прямо под дых. Сказалась выучка. Медсен и тут остался верен себе и действовал как хороший солдат.
Молья повернулся к нему и хмыкнул.
— Это утешает, правда?
Улыбнувшись, Слоун тронул платком ярко-красный ободок ранки, уже начавшей синеть.
— Прости меня за куртку, — сказал он, щупая дыру в ткани.
Молья пожал плечами.
— Все равно я ее не любил. Ее мне теща подарила. Но раз в год приходилось-таки ее надевать. Я считал, что куртка меня толстит.
Слоун засмеялся. Именно поэтому он и остановил на ней свой выбор.
— И вообще, если тебе есть о чем беспокоиться, так это о Мэгги. Она поднимет жуткий скандал — ведь это была ее любимая лампа.
— Такой же скандал, как из-за передержанного жаркого?
— Это, друг мой, все равно что сравнивать прохладный летний ветерок с ураганом.
Они повернули головы навстречу приближавшимся шагам. Чарльз Дженкинс был таким же, каким он запомнился Слоуну, — огромным и несокрушимым, как скала, хотя сейчас рука его была на перевязи, а лицо в синяках украшали бинты.
— Я буду ждать возле джипа, — сказал Молья. — На этот раз ты от меня не отделаешься, потому что уж куда-куда, а в вертолет меня больше не заманят.
— Но ты ж полетел: сумел преодолеть свой страх, — возразил Слоун.
— Ну да, — сказал Молья, поглядывая на крылатое чудовище. — Как я и говорил, не так страшен черт.
Слоун поднял глаза на Чарльза Дженкинса. Эти двое зрелых мужчин, оба с грузом прожитых лет, были навеки связаны событием, которое Слоун не желал помнить, а Дженкинс был не в силах забыть. Но, может быть, теперь все должно измениться, как для одного, так и для другого. И не так страшен черт, как выразился Том Молья.
— Это здесь его нашли? — спросил Слоун.
Дженкинс кивнул.
— Согласно следствию, здесь.
— Вы его знали?
Дженкинс кивнул:
— Да, я его знал.
— Что он был за человек?
Дженкинс оглянулся назад и, глядя на бегущий водный поток, задумчиво сказал:
— Хороший человек. Семейственный. Порядочный. Человек, который и жизни не пожалеет ради другого, если считает, что так надо поступить. Если вы, Дэвид, мучаетесь, считая себя виноватым, то не стоит: Джо не хотел бы этого. Я уверен, что он долгие годы чувствовал свою вину за то, что с вами произошло. Как и я. Но он, в отличие от меня, нашел в себе достаточно мужества, чтобы действовать. Вот почему он держал у себя папку. Я долго бился над загадкой, зачем ему это было нужно, но теперь я понял. Держать у себя вас он не мог. Это было бы слишком для вас опасно. И по этой же причине он не мог вас навещать. Но он хотел каким-то образом сохранить связь с вами, если бы когда-нибудь ему представился случай вас найти и рассказать, что с вами произошло и кто вы такой на самом деле.
Слоун почувствовал, как по щеке его скатилась слеза. Теперь он понял, что именно это и сделал Джо Браник.
Дженкинс вручил Слоуну толстую папку.
— Вначале там вложена записка. Джо предназначал ее вам. Надеюсь, она ответит на многие ваши вопросы.
Слоун взял папку.
— Вы можете мне рассказать, что произошло?
— А вы уверены, что хотите сейчас это выслушать?
Слоун повернулся и взглянул на Чарльза Дженкинса.
— Не знаю, хватит ли мне когда-либо готовности, мистер Дженкинс. Но у меня нет выбора. Я ведь понятия не имею о том, кто я такой.
Дженкинсу было знакомо это чувство.
— Возможно, мы оба это поймем, — сказал он и начал свой рассказ.
Он прибыл туда, когда уже смеркалось, насквозь промокнув под дождем, потея во влажной жаре в своем тяжелом шерстяном пончо. Он примкнул к группе людей, шедших в деревню с запада, а войдя, увидел там толпу, насчитывавшую, как он быстро определил, человек семьсот, гораздо больше, чем они подозревали. Он высматривал в ней людей с оружием, но если там и были солдаты, он их не видел.
Деревня была затеряна в глуши. В нее вела пешая тропа, выбитая в охристой каменистой почве предгорий. Ближайшая проезжая дорога оканчивалась в двух милях оттуда, а учитывая ее не располагающее к езде состояние — десять миль сплошных камней и колдобин, — путь этот можно было приравнять к двумстам. Маленькие, без внутренних перегородок глинобитные хижины под тростниковой крышей приютились в густых и непроходимых джунглях, обступивших их со всех сторон и грозивших поглотить. По грязным тропкам бродили свиньи, куры и тощие собаки, здесь же играли босоногие ребятишки. Ни водопровода, ни канализации. Ни одна усадьба не имела ни электричества, ни ванной, ни даже раковины. Освещения на улочках тоже не было. Как и телефона. На маленьком, в один акр, участке земли выращивали кукурузу, бобы, перец-чили и разного рода тыквы и кабачки.
Дженкинс устроился в задних рядах толпы, смущаясь своего роста, и, поджав под себя ноги, стал ждать — чего именно, он не знал. Уже через десять минут его колени, колотившиеся на ухабистой дороге о приборную доску джипа, затекли и стали болеть. Даже мысль об обратном пути вызывала тоскливую боль. Тут как назло опять полил дождь, сразу же проникнув в каждую щель и каждую дырочку, в каждый шов его одежды. Он поплотнее надвинул на лицо капюшон, оставив себе для наблюдения лишь маленькую щель. Толпу дождь, казалось, ничуть не обескуражил. По ней как будто пробегал электрический ток предвкушения — так ждут начала спортивных соревнований или разрекламированного бродвейского шоу.
Затем толпа притихла, и в наступившей тишине слышалось только, как где-то вдалеке воет собака. Все повернули голову в одну сторону и вытянули шею. Дженкинс возвышался над всеми сидящими, но вначале он не мог разглядеть, что привлекло внимание толпы. А потом он его увидел.