Назавтра курьер от Рудольфа Габсбурга, повстречавший на пути его посланца, сообщил, что нам предназначено другое жилье, еще ближе к императорскому дворцу.
Сундуки, наряды – все было собрано и уложено за несколько часов.
Мы выехали в Прагу, где вскоре расположились в «Золотом грифоне», хотя ничего золотого, кроме букв на вывеске, там не было. Окнами это неопрятное логово выходило на пропасть, именуемую Оленьим рвом и отделявшую собор от парка, окружающего дворец. В этом овраге гнездилось столько птиц, что могло показаться, будто мой хозяин поселился в огромной птичьей клетке. По утрам из монастыря по соседству, кроме пения монахов, доносилось воркование голубей, утиное кряканье, кукареканье, но вскоре все эти звуки заглушал конский топот, разносящийся по узким окрестным улочкам. Женщины сетовали на весь этот гам и с сожалением вспоминали замок Курца.
У господина Браге почти никогда не возникало надобности пользоваться своей каретой, чтобы ехать во дворец, так он был близко. Нарядившись, как самые высокородные германские принцы, он дважды в день, предшествуемый Хальдором, отправлялся к Рудольфу, который посылал за ним или чьей аудиенции он сам испрашивал под любым самомалейшим предлогом. Его главной заботой было помешать Урсусу излить по его адресу остатки своей желчи. С немалым удовлетворением он узнал, что Скотина-Урс заболел в Магдебурге и слег.
Император более о нем не упоминал. Мой хозяин сделал из этого вывод, коим поделился о мной, что, стало быть, Скотина-Урс предпочел отказаться от новых нападок в надежде вернуть себе расположение двора, и этим он был весьма доволен.
Затем сеньор Браге пожелал примириться с Кеплером, прежде чем эта ссора нанесет урон его доброму имени. Но Кеплер, увы, находился в Австрии. Он завершил свои незавидные дела в Граце, где эрцгерцог Матиаш начал притеснять протестантов, так что в конце концов у него было отнято все его имущество.
Тихо Браге пожаловался императору, что астрономические приборы, вывезенные с Гвэна, застряли в Гамбурге по вине местных властей, но Рудольф и сам это знал, ведь ему надо было заплатить выкуп, чтобы доставить их в Прагу.
Сеньор рассчитывал препоручить их Лонгомонтанусу, чтобы тот установил доставленное в Бенатки. Но верный ученик после десяти лет службы у своего наставника, произведя все нужные измерения в день солнечного затмения десятого июля, прибыл в Прагу вместе с молодой женой и дочкой, чтобы объявить о своем твердом решении вернуться в Данию.
В его честь был дан очень скромный пир, на котором учитель пообещал снабдить его рекомендательными письмами, с которыми он повсюду встретит благоприятный прием. Лонгомонтанус не являлся образцом красноречия и признательность Свою выразил весьма сдержанно. Всем было понятно, что он этим посулам не верит и знает, что отныне должен рассчитывать лишь на собственные силы.
Объяснением его отъезда, несомненно, могло послужить прибытие двух новых помощников, Сейффарта и Пауля Йенсена. Дело не в том, что он приревновал к новичкам, напротив: теперь он мог со спокойной душой покинуть своего учителя – их приезд избавил его от угрызений. Да к тому же и Кеплер, лишившись в Австрии всего своего имущества, собирался вернуться в Прагу – труды господина Браге попадали, таким образом, в наилучшие руки.
Между тем император убеждал Сеньора окончательно отказаться от житья в Бенатки. Ему куда больше хотелось оставить датчанина при себе, дабы узнавать от него, как обернется его война с турками. Когда в Прагу прибыли астрономические приборы, он велел перевезти их в дом, стоящий позади замка барона Гофмана, в дальнем конце того же холма, на котором высился императорский дворец. Оттуда господин Тихо мог наблюдать небо и землю, а заодно составлять лять гороскопы грядущих сражений. У ног его расстилался город, пересекаемый сверкающей лентой реки, дымящийся будто след пролитой ртути, звенящий колоколами, а в первые октябрьские дни укутанный одеялом тумана. И там-то на этой высоте, он дал мне понять, что я нужен ему как колдун, требуется моя помощь.
– О чем ты плачешь? – спросил он.