– По какой причине?
– Да уж, ничего не поделаешь, оно так.
Тут он было пришел в жуткое бешенство, но тревога, томившая его, умерила ярость и вскоре он погрузился в раздумье. Его сын Тюге присутствовал тут же, он его прогнал, отослал прочь и Христиана Йохансона, и сиятельную даму Кирстен, свою супругу, хотя она только что вернулась с фермы Фюрбома, где обитала вместе с дочерьми и служанками. (Когда к нему наведывались высокие гости, Господин имел обыкновение отсылать туда всех женщин, кроме своей сестры Софии.)
В тот день дождь лил как из ведра. Пришло известие, что неподалеку от Киркбакена случилось кораблекрушение, в коем Сеньор усмотрел зловещее предвестие. Глаза у него слезились. В медном носу копилась слизь. Он то и дело резким жестом срывал его, чтобы высморкаться в обрамленный кружевами платок, затем, торопливо выхватив из-за; подкладки своего берета с пером коробочку мази, пахнущей ореховой скорлупой, отворачивался от меня и водружал нос на место.
Небо за окнами было чернее черного, ураган бушевал так, что пламя свечей в библиотеке дрожало и меркло.
– Следуй за мной, – сказал он, – и говори, я хочу узнавать твои видения без задержки.
Он повел меня на первый этаж, в кабинет для занятий алхимией, там стояли склянки, источающие острый, щекочущий ноздри запах. Там он принялся молча разыскивать какое-то лекарство от насморка. Мне было велено отныне спать на площадке лестницы в этой чуть ли не уходящей под землю части здания, а я ведь так боялся подвалов. Но Сеньор вознамерился излечить меня от моих страхов, принуждая испытывать кошмары еще более тягостные. Если только не предположить, что он скорее хотел оградить меня от злобы своей челяди, избавив от необходимости жить вместе со слугами.
На этот день он распорядился, чтобы меня оставили в покое, поскольку мне предстояло в его алхимическом кабинете, комкая в руке шапку и трясясь от стужи в своей одежонке из конского волоса, развивать и уточнять перед ним достославное пророчество насчет слона, обогащая его мелкими штришками, уразуметь смысл коих мог лишь он сам.
При дворе его ждали уже назавтра. С утра он заклинал судьбу умерить буйство морских валов, дабы он мог поспеть на назначенную аудиенцию. Я возвестил ему, что все произойдет согласно его желанию. Мне прошлой ночью сквозь туман сонных грез привиделась высокая фигура епископа Айнарсона, и его лицо в ореоле серебряных волос, склонясь ко мне, словно бы говорило, что королевство вечных снегов совсем рядом и мой господин достоин милости Сына Божия.
Я, желая прогнать его страх, поведал ему об этом видении, рассказал, как высок ростом был мой посетитель, какие у него были белоснежные кудри. Но Сеньор в этом описании узнал одного француза, гибель которого годом раньше весьма его опечалила: то был Дансей, посол, при датском дворе защищавший интересы своего друга Браге, к которому был очень привязан, с большим рвением, нежели интересы французского короля, кстати, вскоре погибшего от кинжала одного монаха.
Мой хозяин все еще возлагал надежды на бесчисленные интриги, которые плел этот француз при дворе Фридриха, рассчитывая, что они поспособствуют благоприятному завершению его планов. Короче говоря, он поверил, что призрак друга глаголет моими устами. Я слишком поздно уразумел, что следовало бы разуверить его. Оставалось лишь подтвердить, что он пользуется высоким небесным покровительством.
На следующий день шторм утих. Сеньор взошел на корабль и отплыл в Кронборг, и там судьба благоприятствовала его замыслам. Король дал господину Браге понять, что его доверия ничто не поколебало: ни молва, будто он дурно обращается со своими крестьянами, ни козни высокородных завистников, ищущих его погибели. Желая отвлечь его величество от страданий, доставляемых недугом, Сеньор вместо того, чтобы толковать о звездах, описал ему мою волшебную память и братца, которого я таскаю на брюхе.
Монарх тут же потребовал, чтобы ему показали эту диковину. Итак, мой хозяин, возвратясь, уведомил меня, что я буду представлен ко двору. Кирстен, его супруга, чрезвычайно богомольная и объявлявшая себя великой грешницей, даром что непонятно было, когда и где она успела нагрешить, расточала мне сокровища своего милосердия, будто желая искупить немилость, проявленную ко мне небесами. Ее дочери Магдалена, Элизабет, Сидсель и София усердствовали не меньше матери, даже три последние, несмотря на свое малолетство, спешили всячески обласкать меня. Я часто замечал, что женщины склонны сочувствовать горестям, доставляемым природой. Мое несчастье всегда очень их трогало. Кирстен подарила мне рубаху, скроенную с двумя дополнительными складками, одна начиналась от соска, другая от подмышки, чтобы мой братик-нетопырь чувствовал себя вольготнее.