Хозяин дома был в королевстве фигурой значительной, он приходился племянником Парсбергу, члену ригсрода,[15] тому самому, что в молодости отсек моему господину нос на дуэли. Как мне рассказали позже, Рюдберг сверх того имел репутацию опытного моряка.
Два лакея проводили меня в комнату, заваленную картами, навигационными приборами, эмблемами, вымпелами, чертежами судов, деревянными моделями, изображающими разные участки города и еще не существующий порт Копенгагена. Там, возле светлого большого сундука, я наконец увидел этого гнусного субъекта лет сорока, с узким лицом и треугольной птичьей головой, с тяжелыми веками пьяницы. Он щеголял черным бархатным камзолом с серебряной бахромой, сапогами с тонким черным отворотом, такими огромными, что можно было подумать, будто у их владельца Расплющенные ступни. Его серо-голубой берет свисал на ухо так, что, беря пивную кружку, он одним пальцем приподнимал его, зажимая в остальных кружевной платок, которым отирал пот со лба.
Какая-то женщина дрожащим голоском окликнула его и появилась было на пороге. Он с живостью ринулся ей наперерез, уверяя, что болен, и тотчас отослал прочь. При всем том он говорил чистую правду: стоило ему выйти из прихожей, как он явственно принялся блевать, после чего заорал злобным и плаксивым голосом, обращаясь к лакеям: «Пер! Бо! Йохан! Сказано же вам оставаться здесь, чтоб до полуночи были к моим услугам! Я прикажу вас повесить! А вы, сударыня, исчезните!»
Служитель, стоявший рядом со мной, не двинулся с места. То был белобрысый дородный парень, из-за этой промашки крайне раздраженный на своего хозяина.
Зато к моему он, уж не знаю, с какой стати, проникся расположением. А посему торопливо шепнул мне, чтобы я внимательно слушал, что он мне сейчас скажет. Я навострил уши.
Но тут, увы, вернулся граф Рюдберг и прервал его:
«Я умру от злости, эти мерзавцы меня доведут. Где Йохан? Я сей же час выброшу его в окно, я его изваляю в моей блевотине, я прикажу его удавить, изрубить на куски, кровь ему пустить, как быку нынче утром!»
Выкрикивая это, граф сжимал кулаки в смешной ярости, покачиваясь на своих хрупких лапках с острыми коленками, затем снова выскочил вон, пустившись на поиски этого столь необходимого ему Йохана, которого он нашел и велел отлупить палкой в коридоре. «Ай, ай!» – кричал несчастный. Послышался скрип отворяемой ставни, и я испугался, уж не осуществил ли его господин свою угрозу вышвырнуть провинившегося в окно.
Моего, собеседника это не смутило. Не спуская глаз с двери, он стал меня уверять, что Тихо Браге надлежит очень опасаться его хозяина. Несколько лет назад, сопровождая графа на мыс Куллен, он собственными ушами слышал, как тот сказал, что он платит арендатору из Куллагора, чтобы тот нарочно позабывал зажигать «маяк астронома». (Именно тогда господин Браге, вместо него изобличенный в небрежности, из-за которой немало судов разбилось о скалы, был отрешен от своего фьефа и утратил расположение будущего монарха.)
Наконец интриган с треугольной рожей возвратился в комнату, возбужденный, но исцелившийся. Со сверкающими глазами и ясным голосом он прогнал прочь того, кто так существенно просветил меня, и сделал мне знак раздеться. Я приподнял свою серую рубаху и высвободил злополучного братца из кармана, заботливо пришитого портным, чтобы поддерживать его. Глядя на склонившегося надо мной графа, я почувствовал, как сердце сжимается от стыда и жалости к моему Сеньору: он послал меня сюда, чтобы позабавить этого вероломного негодяя, строящего при дворе губительные козни против него!
«Садись-ка сюда».
Он снял свои перчатки из черной козьей шкуры с отворотами. Руки у него были так же непомерно огромны, как ступни, и покрыты черной шерстью даже между пальцами. «Какой феномен! – пробормотал он. – Эта живая химера и впрямь любопытна!» Он перестал мять моего брата-нетопыря и как бы по рассеянности запустил руку в другое место. Я, со своей стороны, даже не дрогнул. Еще и часа не прошло с тех пор, как мой мед излился в изобилии, а его физиономия внушала мне полнейшее отвращение. Такая бесчувственность, похоже, разозлила его, да к тому же он видел, что я пытаюсь уклониться от потайных блужданий его пальцев. «Ну же, не будь таким пугливым», – уговаривал он меня. Под конец он притворился, будто хочет сравнить размеры моего причиндала и стерженька братца, но сам все взвешивал на ладони первый, пренебрегая вторым. Потом, устав изображать скромность, вдруг принялся тереть себя сквозь ткань одежды, и его острые черты тотчас исказила гримаса похабного возбуждения, оно быстро дошло до крайности, отчего лицо так побагровело, словно граф поперхнулся глотком раскаленного питья.