Господин Тихо еще находился в Копенгагене. Прошло несколько дней, прежде чем он начал расследование. Возвратившись, он приказал, чтобы братья Ассарсон, а сверх того еще мельник Мунтхе с сыном, явились в зимнюю залу. Мунтхе старший, комкая в руках шляпу, сказал ему:
– Разве не вы наняли юного Густава, чтобы послать его в Ландскрону? Так лучше бы вам порасспросить слуг вашего брага и его моряков, чтоб выяснить, уж не из мести ли парня убили. Да и как еще поймут, чего ради вы ему доверили своих псов.
– Здесь я задаю вопросы, и сейчас я задаю их тебе. – рявкнул хозяин и снял свой медный нос, чтобы устрашить мельника.
Но этот прием уже не производил впечатления ни на кого, кроме женщин. Поселяне осмелели: вдохновленные примером Педерсена, они больше не боялись перечить ему. Теперь они смотрели на него в упор, не опуская глаз.
Старика Мунтхе тотчас заковали в кандалы, но уже наутро его пришлось выпустить, дабы избежать бунта. Что до меня, я не мог даже насладиться новой возможностью свободно бродить по острову, не рискуя столкнуться на узкой дорожке с Густавом Ассарсоном, ведь отныне я опасался всех и каждого. Меня преследовала мысль о потерянных очках. С ужасом я ждал, что их в конце концов обнаружат там, среди прибрежного песка и гальки.
– Ах, – сказал я сыну Мунтхе, – как судьба несправедлива ко мне! Еще недавно я мог приходить в кузницу к Ольсену, сидеть там и смотреть, как мельница твоего отца шлет приветы проплывающим тучам, а теперь вы меня гоните и браните за то, что я приближен к Сеньору.
– Об этом надо было думать раньше, – отрезал он.
Раньше чего? Что я им сделал, если не считать убийства Густава (которого мне никто еще не приписывал)? Увы! Я стал для них врагом по вине моего господина.
Вот почему, следуя его примеру, я и сам возненавидел их одного за другим: и беззубого притворщика Ольсена, облаченного в тряпье с подпалинами, скалящего в ухмылке свою щербатую пасть, как пес, что хочет укусить, и жадного, тупого рыбака Неландера, чья скаредность превосходила даже суеверие: он ни разу не бросил скиллинг в колодец, чтобы желание исполнилось; и папашу Мунтхе, мельника, который, когда я проходил мимо, осенял себя крестом, как бабы, да и всех их баб, их сыновей и дочек, их ублюдков (эти скоты спали друг с другом, как придется, даже отцы иногда приходили к дочерям); и наконец, Фюрбома, который все вымаливал у Сеньора привилегии за то, что приютил мадам Кирстен. Да к тому ж его старший сын обжимался с женой своего господина, а потом, мерзавец, еще обвинял госпожу Кирстен, будто в Ураниборге она допускает до себя учеников и помощников хозяина.
Нет, я был непохож на этих людишек с их низкими, мелкими и злобными душами, всецело поглощенными жаждой земных благ. Их поля приносили им куда больше, чем она утверждали. Они забирались в загон и крали уток, убивали козлят, чуть стемнеет, прокрадывались к прудам и затевали браконьерский лов, чтобы потом продавать наворованное морякам из судовых команд. И без конца ныли, что они-де на грани разорения.
Чтобы никто не болтал при дворе о том, что на острове завелся мятежный дух, господин Браге пробовал отделаться от своих визитеров, но бесполезно. Христиан Фриис, член королевского совета, в сопровождении супруги прибыв на судне с небольшой командой, прогостил на Гвэне Четыре дня. Под предлогом, будто хочет размять ноги, он все разгуливал по острову, задавая тысячи вопросов. Допрашивал всех, вплоть до старого рыбака Неландера, лакеев и даже меня самого: его интересовали местные нравы и обычаи, наказания, праздники, соблюдение религиозных обрядов. Этот Фриис вечно ходил без шляпы, а длинные волосы, как казалось, намеренно присобирал за ушами. У него была узкая рыжеватая бородка, прозрачная, как фазанье крыло. Его жена, почти совсем слепая, передвигалась в окружении четырех лакеев, седоватых или белых как лунь, за которыми он неусыпно надзирал.
Свенн Мунтхе долго толковал с ним о чем-то возле отцовской мельницы. На основании разговора, случившегося промеж них в тот день, он меня уверял, что деревня в скором времени «терпением и хитростью» одолеет Господина. Что до Сеньора, он торопился закончить свои вычисления. С января до начала лета он отослал прочь не менее десятка молодых людей, которые приехали поучаствовать в его трудах. Одни оказывались слишком глупы, другие· чересчур заносчивы, третьи не в меру ленивы или склоны заводить излишне близкие отношения с поселянами. Иные к тому же питали тайную слабость к системе Николаса Коперника – подозрение, которым он изводил всех своих гостей, будь они даже более чем равнодушны к науке астрономии, подобно, скажем, аптекарю Фальстеру или Паулю Ротте, которым он той весной очень увлекся, ибо последний утверждал, что обеспечил себе состояние посредством алхимии.