Потомки Тихо Браге не унаследовали гениальности родителя, что в корне противоречило его планам. Без духовного превосходства им было невозможно занять в обществе положение, соразмерное отцовскому. Им, рожденным от простолюдинки, никак иначе не возвыситься. Оставшись такими же глупыми, как она, сыновья ничего не достигнут. Итак, за исключением дочери Магдалены, которая его обожала, хотя он отвечал на это полным безразличием, все дети Сеньора оказались на стороне матери. Они питали к ней самую нежную привязанность, выказывали явственное презрение к астрономическим расчетам, назло притворялись будто занимаются искусством, и ужасно любили музыку за то, что отец ее не выносил.
Вот почему его оскорбляли мои таланты, хоть ему то и дело приходилось прибегать к их помощи. В тот день в его взгляде, свободном от малейшего проблеска доброты, я прочел любопытство и смекнул: он что-то задумал.
«Ты ничего не потерял? Какое-нибудь приспособленьице, которое тебе пригодилось бы, чтобы созерцать даль?»
Я был всецело во власти печали, глядя вслед уплывающему Христиану Йохансону, который сумел облегчить мой страх перед Господином, открыв мне, кроме некоторых сокровенных черт его характера, историю его детства.
Сам-то он узнал ее от старины Хафнера. Наперекор стоявшей между ними полувековой разнице в возрасте Христиан Йохансон был в самой сердечной дружбе с нашим управляющим. К тому же именно смерть старика побудила его оставить наш остров. Вместо того чтобы удерживать, Сеньор снабдил его самыми горячими рекомендациями и направил в Виттенбергский университет, словно и в нем видел неудобного свидетеля своей жизни, которого лучше удалить (по крайности, если не считать симпатии Христиана к учению Коперника единственной причиной их расхождения).
Незадолго до того, узнав о нашем добром согласии и столь же добром соседстве на четвертом этаже Ураниборгского дворца, хозяин нас разлучил, отправив меня жить в павильоне со слугами. Но помешать разглашению секрета было уже поздно – я успел узнать от Христиана горько печалившую господина Тихо, хотя он в том не признавался, тайну его детских лет: в самом нежном возрасте Сеньора оторвал от родного очага его дядя Йорген Браге, который не мог иметь наследника и не сумел договориться со своим братом Отто насчет взаимно приемлемых условий усыновления. Он нанял головорезов, те захватили Ребенка в Кнутсторпском дворце, и он растил его так, чтобы по собственному образцу привить мальчику страсть к охотничьей потехе и прелестям служанок. (Потому-то все и вышло наоборот.)
– Так что же, – настаивал Сеньор, уперев руки в бока и меряя меня таким взглядом, как будто я был его псом Лёвеунгом и он застал меня выходящим из кладовой, – ты не думаешь, что тебе кое-чего недостает?
– Да, правда, – отвечал я без промедления. – Я забыл очки немца во флигеле типографии.
– Тогда что же они делали на Лаэбринкском берегу, где я их обнаружил?
С этими словами он протянул мне очки, но сделал вид, что колеблется, отдавать ли.
– Бедняга Густав мог их там оставить после того, как он их у меня украл, – сказал я, тотчас водрузив очки на нос.
Я притворился, будто вглядываюсь вдаль, смотрю в северную сторону, потом в южную, скольжу взглядом по медной кровле, созерцаю берег Скании, что тянется до мыса Куллен, сам же думал о том, что мне поведал Рюдбергов слуга. Тут-то, чтобы скорее покончить с разговором об очках, я вдруг воскликнул: «Знайте, что граф Рюдберг подкупил арендатора в Куллагоре, он нарочно забывал зажигать доверенный вашему попечению маяк, чтобы это приводило к кораблекрушениям! Этот человек, желавший нарушить ваше счастливое согласие с покойным королем Фридрихом, не заслуживает доверия, коего вы и поныне удостаиваете его!»
Вместо того чтобы обругать меня за дерзость, он промолчал. Потом сказал:
– Кто еще, по-твоему, хотел бы навредить мне?
– Геллиус Сасцеридес! – выпалил я без колебаний.
Увы, он подозревал, что я ненавижу этого человека с тех самых пор, когда тот замышлял отделить меня от моего брата. А я-то говорил не столько о прошлом, сколько о грядущем. Я возвестил ему, что Геллиус окажет самое погибельное влияние на его жизнь «вплоть до самого конца».
Упоминание о конце его жизни произвело на хозяина сильное впечатление, тем паче что за ним последовало явление весьма необычное. Я не был к нему причастен, хотя позже он заподозрил, что. это все вызвано моими дьявольскими штучками.