С легким вызовом, как бы побуждая его тотчас меня опровергнуть, я отвечал:
– А зачем считать то, что заведомо бессчетно?
– Вот она, философия итальянца! Да затем, чтобы внести число туда, где его не было.
– Я вас понимаю, – заметил я. – Отныне вы, стало быть, уверовали, что наше исчисление и то, что мы исчисляем, едины. Звезда, которой никто никогда не видел, не существует. Ибо нет возможности утверждать, что она пребывает скорее здесь, нежели там. А раз она – нигде, значит, ее нет.
И тут нам явилось видение, подобное тому, что уже было когда-то ниспослано нам двоим. Только на сей раз и моряки на борту смогли разглядеть его. Да и все, кого они выспрашивали, пристав к берегу, все, кто в тот день держал путь морем из Копенгагена в Барсебек и Мальме, видели, как там, где никакой суши быть не могло, выплыл из тумана берег. К пристани, казалось, подходили суда, ни видом, ни размерами, не схожие с теми, что были нам знакомы; они плыли, переполненные светом, лишенные мачт, вдоль какого-то каменного моста вроде тех, что встречаются на римских гравюрах, только этот был таким немыслимо длинным,· что можно было подумать, будто он тянется через весь Эресунн. Сигнальные огни, казалось, перемещались в потемках быстрой чередой устремляясь к пристани, к монументальному порталу из двух поистине гигантских, невообразимых белых кубических строений, украшенных зубчатыми фризами, каждый из которых венчала стрела. Сияние, заливавшее город и холмы, было ярким, слепящим, как снег. Даже ледники Исландии, открывшись нашему взору, не были бы столь белы, и даль меж небом и морем тех краев не простиралась бы столь царственно.
По непостижимой милости Провидения нам открылось то, о чем некогда говорил со мною епископ Айнарсон: царство вечного покоя, где блаженствуют, слившись во Христе, мой брат, матушка и Бенте Нильсон. Врата небес распахнулись перед нами. Господь отвратил нас от земных наваждений и дал нам знать, что незачем страшиться грядущего, ибо все уже свершилось.
И вот при виде сего мира, казалось, сотканного из неисчислимых чудес, где так быстро проплывали корабли, освещенные, будто города, по небу чертили сотни сияющих лучей, а водную гладь пересекал мост длиною в три или четыре фьердингвая, мой Господин отвернулся, подобрал полы своего бархатного плаща и, придерживаясь за трос, перегнулся над верхней палубой и глянул вниз. Ему показалось зловещим зрелище этих берегов, где царил порядок, нам чуждый. Он испугался, как бы, бросив свою зыбкую тень на суетность его земных забот, видение это не сулило им дурного исхода, какой-то новой беды, уготованной ему капитулом Лунна.
В этом он не ошибся.
Мы провели два дня в этом городе древней Скании, в старинном монастыре возле черного, невероятно огромного кафедрального собора. Хозяин приказал мне ждать его, и я действительно его ждал вместе с молоденьким глухим лакеем среди толпы богомольцев, которые толкались, стремясь поглазеть на астрономические часы.
Раскрашенные металлические фигуры, ведомые герольдом с золоченым рожком, облаченным в белый камзол, выходили из домика с окошками, проходили чередой под голубой статуей Пресвятой Девы, качая головами и отвешивая ей поклоны. Колесо указывало годы парада планет и календарь вплоть до конца времен, имеющего наступить в 2123 году.
Дата сия послужила поводом для спора, разгоревшегося у меня за спиной. Обладатель высокого пронзительного голоса старался нагнать на прихожан страху, но мужчина постарше, очень высокого роста и без левой руки, стал ему возражать. «Конец времен – чистая иллюзия, предсказать его срок невозможно, – заявил он. – Если бы хоть все в мире часы разом остановились, время продолжало бы идти. Быть может, Евангелия хотели помочь нам догадаться, что, когда Христос ступил на землю, мир иной впервые в Истории предстал перед всеми как очевидность, и коль скоро единение живых и мертвых, согласно Писанию, свершилось, время невозможно более измерять так, как делалось до тех пор, и человечество пошло по ветхозаветному пути».
Возвращаясь в жилище Моего господина, я раздумывал о том, что белый брег, и сияющие города, и мост длиной в четыре фьердингвая, и портал из двух гигантских кубов, все, что так поразило нас вчера, уходит от нас в будущее настолько же далеко, насколько древние Афины отодвинуты в прошлое.
Сеньор возвратился, багровый от ярости. Велел стащить с него мокрые сапоги, схватил кочергу, чтобы прибить крысу, укусившую его, наложил повязку на палец, снял нос, нарочно перепугав ребенка, глазевшего на него в окно со двора, и объявил, что тяжба проиграна. Когда дочь хозяина гостиницы попыталась взять его плащ, чтобы просушить, он оттолкнул ее, выдул чуть ли не бочонок пива и все бормотал, будто говоря сам с собой: «Хоть бы еще брат сделал, как я сказал! Завтра вернемся на Гвэн, мне нужно иметь в запасе неделю до коронации».