– Каким еще мерзостям? – буркнул Сеньор.
– Не знаю, отец, – отвечал Тюге. – Не я же их творил.
Магдалена, все еще влюбленная в своего бывшего жениха, опять разрыдалась и потребовала, чтобы брат перестал мучить их такими разговорами. Она упрекнула его, зачем он прибавляет новую ложь к тем подлым наветам, что чернят Геллиуса, и заявила, что сегодня же уйдет на ферму, под крылышко матери.
Однако уже на рассвете следующего дня она, напротив, вернулась с целым обозом белья. Ее мамаша Кирстен прибыла тоже вместе с остальными дочерьми. Все они выглядели крайне расхристанными, тащили за собой трех белых псов Элизабет и испускали душераздирающие стоны. Слуги, которые были очень привязаны к сиятельной даме, рассказали, что Фюрбому и его сыну стоило большого труда удержать толпу разъяренных мужчин, чьи лица скрывались под масками: эта свора была полна решимости вытащить женщин из флигеля для гостей. Они выкрикивали бессвязные угрозы и, по-видимому, сильно нагрузились пивом. Эти разбойники ранили одного из слуг, тут уж люди с фермы обратили их в бегство, но арендатор сказал, что они прибыли из Ландскроны, чтобы расквитаться за гибель Густава Ассарсона, за которую они вроде бы поносили Сеньора.
Когда ослепительное солнце поднялось над этим днем, начавшимся так мрачно, к нам долетела новая весть: загоны опустошены, уток разворовали, главный затвор самого большого пруда открыт, мастер-бумажник и один из его подмастерьев зарезаны во сне все теми же бандитами. Они пробрались на остров со стороны Голландской долины.
Тихо Браге пришел в ужас.
– Мы сегодня же отправляемся в Копенгаген! – объявил он.
Распорядившись так, он повелел раздать десятерым из своих лакеев панцири, и мы начали понимать, сколь велика грозящая нам опасность.
– «Веддерен» вернется сюда завтра же, – сказал он нам. – На его борту будет достаточно людей, чтобы обеспечить здесь порядок. Ничего не бойтесь: более чем очевидно, что они злы только на меня. Узнав, что я уехал, эти люди сюда не вернутся, но я позабочусь, чтобы их нашли и покарали. Лонгомонтанус в наше отсутствие проследит за приборами. Тенгнагель и Хальдор позаботятся о том, чтобы вдову бумажника и его детей поселили во флигеле для слуг, как только тело несчастного будет предано земле.
Он призвал всех лакеев, всех учеников и каждому определил, что тому надлежало выполнить до возвращения хозяина. Так военачальник, прежде чем устремиться на другой конец поля битвы, раздает приказы остающимся.
Его люди суетились; день выдался пронизывающе холодный. На повозку погрузили пожитки дочерей и сундуки с книгами. Пар от конского дыхания взметался на ветру, словно дым костра. На море волны час от часу вздувались все мощнее, нас ждало трудное плавание, но, оставшись на острове, Господин рисковал попасть в положение еще более угрожающее. Он не колебался.
На пристани, прежде чем отчалить, он расспрашивав моряков, но те божились, что никого не видели. Разбойники явились с юга, они причалили к Голландской дюне. – Но кто дал им карту морского дна? – прорычал он.
Лишь крики чаек были ему ответом. Вступив на лодку, которая должна была подвезти его к «Веддерену», он встал во весь рост, еще колеблясь, не припугнуть ли их наказанием, но сообразил, что на это уже нет времени, и отплыл молча.
В тот первый раз меня чуть было не взяли на борт. София Браге, крайне раздраженная тем, что у нее увели ее домашнюю пророчицу, хотела пристроить меня к себе на ту же службу. Ее единственный сын, о котором она заботилась очень мало, большую часть времени проводил в семье покойного родителя, а теперь собрался вместе с одним из своих дядей отправиться в Берн на учение. Ее беспокоило это путешествие, она хотела посоветоваться со мной насчет судьбы сына, но Сеньор не посчитался с прихотью сестры.
Итак, мы смотрели, как он удалялся вместе с сиятельной дамой Кирстен Йоргенсдаттер, их тремя дочерьми и Тюге (другой сын, Йорген, с Рождества находился в Кнутсторпе, в Скании, откуда направился в Копенгаген прямиком, не заезжая на остров). Лонгомонтанус, Тенгнагель, двое новых учеников, которых я совсем не знал, пятеро наборщиков, лакеи в кольчугах, повара и я – все мы остались на острове к нашему немалому, хоть и молчаливому огорчению.