В тот же день Тихо Браге, зазвав меня в свой алхимический кабинет, осведомился, что я об этом думаю. Я отвечал, что надобно дождаться, когда возвратится из Копенгагена. Ливэ со своей госпожой Софией, ибо пророческий дар, коим она обладает, посильней моего. Но в ту самую минуту, когда я облекал эту ложь в слова, в памяти моей всплыла картинка Альциато, изображавшая две руки, разгоняющие саранчу; под ней еще была подпись: «Что предпринять против ваших хулителей? Как быть, если узколобые наставники школяров вздумают плеваться в вашу сторону желчью? Разгонять, отмахиваясь руками, или не обращать внимания, памятуя об их ничтожности?»
«Наставники школяров» — вот слова, поразившие его так сильно, что он перестал подливать ртуть в склянку. Стеклянный сосуд содержал малую толику этого злотворного металла, который служил ему для членения времени. За сутки, проходившие от зенита до зенита, ручеек этой отравы в однажды отмеренных долях перетекал в зеркально отполированную чашу весов с нанесенными двадцатью четырьмя часовыми метками, позволявшими по тяжести ртути определять, сколько протекло времени (а также выверять скорость перемещения звезд).
«Что это за наставники школяров, которым, по-твоему, приспичило меня погубить?»
Моя аллегория слишком явственно напомнила ему о тех обстоятельствах, что мне были совершенно неведомы, ему же причиняли боль. Он задыхался от нетерпения. Объятый состраданием к его доле, я предсказал, что завтра сюда нагрянет король Шотландии с неким важным господином, похожим на огромную морскую птицу, одетым в черное и серое, они приплывут на корабле, приближение коего заметят издали, столь внушителен он с виду и так многолюдна команда у него на борту. Но он продолжал меня донимать расспросами об этих не известных мне наставниках школяров, он тряс меня своей громадной ручищей, стараясь, однако, не хватать за правый бок, где подвешен мой братец.
Пальцы у Сеньора были длиннющие, странные при его среднем росте, и на них — острые ногти. Желая потрафить ему, я рылся в тайных шифрах своей памяти, искал ответа, который удовлетворил бы его, но мной владело вдохновение, чуждое моей воле. Другая картинка Альциато пришла мне на ум, казалось, она тоже связана со скорым прибытием шотландского короля: на ней изображался Меркурий в крылатом шлеме, он сидел напротив госпожи Фортуны, держа в левой длани кадуцей.[11] Подпись гласила: «Меркурий приходит на помощь тем, против кого Фортуна».[12]
«Хватит реветь, — буркнул Сеньор, отпуская мое плечо, — или плачь о том, что тебя ждет, если ты шутишь со мной».
Когда мы оставались с глазу на глаз, я никогда не позволял себе шутовских выходок, и ему это было очень хорошо известно. Впрочем, он так верил моим прорицаниям, что тотчас поднялся в свои покои, дабы распорядиться насчет приготовлений к важному визиту, который ожидается завтра. Он велел позвать Хафнера, Христиана, Кроля, дочь Магдалену, служанок, приказал разровнять тропу, ведущую к бумажной мельнице, велел, чтобы все комнаты были готовы принять гостей, а свою жену Кирстен отослал к Фюрбому.
У фонтана мы столкнулись с Тюге, его сыном, который надеялся уговорить отца, чтобы собак, подаренных шотландским королем, тоже отвели на ферму. Лай беспокоит слуг, назначенных сторожить дворец в ночные часы, им нужно отсыпаться днем, ведь это невыносимо, когда то и дело будят. Не зная, как привлечь внимание Господина к своей просьбе, они умолили его старшего сына вступиться за них.
Отец, по своему обыкновению, обошелся с Тюге презрительно (он сетовал, что обоим его отпрыскам мужеска пола совершенно чужда склонность к науке). Он дал старшему сыну понять, насколько тот выбрал неудачную минуту, чтобы отделаться от собак. Если король Шотландии вернется на остров, ему будет лестно услышать лай своих псов, несущих службу на почетном месте, пусть они хоть весь дом переполошат. К тому же, коль скоро флигель слуг предназначен для челяди шотландского короля, дворцовой прислуге придется пока что перебраться на ферму Фюрбома. Таким образом, лакеи, желающие, чтобы псов отвели туда, могут не сомневаться, что сами окажутся там же. И еще целый день будут слушать гавканье на дворе у арендатора. «Все это (прибавил он, устремив на меня злобный взгляд) произойдет в случае, ежели и впрямь король Шотландии вскоре подплывет к причалу».
Назавтра два корабля с красными парусами бросили якорь в спокойных водах прибрежья, и на крутой берег внезапно вывалилась целая толпа: лошади, челядь, множество всякого люда окружало открытый экипаж, отнюдь не принадлежавший Сеньору. Его украшал герб в переплетении цветов апельсина: то была карета герцога Брауншвейгского, каковой собственной персоной восседал в ней вместе с супругой, дочерью и молодым королем Шотландии.
Юного монарха я пока толком не рассмотрел, успел лишь заметить, что плечи у него узковаты. С ним был другой шотландец, тоже совсем еще мальчик, полнощекий блондин с пушком на подбородке, желтокожий и упитанный, словно курочка, звали его граф Боуден. Сам же герцог Брауншвейгский был в точности таков, как я его описал: широкая грудь, обтянутая серебристым камзолом, кричаще блистала, подбородок, удлиненный седой бородой, выдавался вперед, словно у датских королей; он напоминал тех морских птиц, что раздувают перья на шее, а голова при этом уходит в плечи, я такое наблюдаю всякий раз, когда моя сорока готовится вздремнуть. Сходство подчеркивали его черные брови, насупленные над клювом. Выглядел он лет на пятьдесят.
Телосложение герцога было столь мощным, а нрав — таким чванливым, что Тихо Браге встревожился. Впервые к нему заявился гость с ухватками настолько грубыми, способный во все соваться и (командовать под его кровом. Оказывая ему любезный прием, хозяин косился на меня так разъяренно, словно бы я, напророчив этот визит, должен был еще и оградить его от сопряженных с ним событий. Но такими способностями я не располагал.
Я охотно шепнул бы ему, что герцога Брауншвейгского опасаться не стоит, в нем не чувствовалось ни капли коварства, а вот шотландский король был им прямо-таки переполнен. Увы, меня задвинули подальше, мне было до них не добраться. Сеньор глаз не сводил с юного монарха, а тот без возражений следовал за ним, обмениваясь со своим другом Боуденом ироническими взглядами, которых хозяин не замечал. Волосы короля, очень тонкие и, подобно его прищуренным маленьким глазкам, светло-рыжие, над ушами завивались в колечки. Его одежда, выдержанная в желто-бело-зеленых тонах, походила на оперение селезня. По примеру же этой птицы он вертел задом в пышных кюлотах, покрытых пестрыми крапинками на сером переливчатом фоне.
Чересчур уверенный в себе, Сеньор расписывал свои научные приборы, воображая, что молодые люди внимают ему с восхищением. Он показал им все чудеса своего поместья. Когда дело дошло до часового механизма Яхинова, мне не удалось подобраться поближе и сыграть свою обычную роль, такая многочисленная свита там толпилась: слуги, возницы, переводчики. Не хватало лишь дам.
Господин Тихо подряд четыре раза попал впросак, пытаясь угадать, какое положение займет рычажок на крышке шкатулки, между тем как герцог Брауншвейгский неизменно давал безошибочный ответ, причем всякий раз по-немецки орал во всю глотку что-то вроде: «Ха-ха-ха, знатная игра! Экий я молодец!»
От этого господин Браге в конце концов стал раздражаться. Сердито прекратил эти опыты. Шотландцы у него за спиной безмолвно обменивались жестокими сообщническими усмешками. Хозяин меж тем повел их на галерею, где висели рядом портреты Гиппарха и Птолемея. Молодой король и его спутник загляделись на раскрашенный деревянный горельеф, изображавший Коперника (его некогда вывез из Польши Ольсен, а Сеньор поместил среди прочих, хотя коперникова теория устройства мира ему претила). Но главное, они углядели на той же стене портрет сурового мужчины, несколько лет протомившегося в португальской тюрьме, в прошлом воспитателя юного монарха, который посодействовал немилости, постигшей его мать, казненную в Шотландии, и кое-что сделал, дабы ускорить ее гибель.
12
«Меркурий приходит на помощь тем, против кого Фортуна». — Фортуна — богиня судьбы, Меркурий — бог торговли; к тому же «меркурием» по-латыни и по-французски называется ртуть.