— У вас здесь есть один юный слуга, который жаждет учения.
На что мой хозяин отвечал:
— Если его томит только эта жажда, я совсем не прочь, чтобы он ее утолил.
Заговорив таким образом обо мне, Сеньор кончил тем, что упомянул о моем уродстве. Бернгард Прокоп захотел на него посмотреть, а когда увидел, разволновался так, что даже заплакал.
Еще день спустя император в полной мере осуществил все упования моего господина, приняв его без свидетелей, ибо чрезвычайно боялся чумы.
— Император был один, — рассказывал нам хозяин, — вокруг ни единого самомалейшего пажа. Он сидел на скамье, облокотясь на стол. Я поклонился, по латыни выразил ему свое почтение и благодарность за то, что он меня призвал. Сказал ему еще, что с большим запозданием откликнулся на его приглашение, и представил рекомендательные письма от архиепископа Кёльнского и герцога Мекленбургского. Он распечатал их, когда я еще продолжал говорить, однако читать не стал, а утомленным жестом отложил на стол, стоявший у него за спиной.
— Какой он? — спросила Элизабет.
Отец глянул на нее так, будто давал понять, что это любопытство — слишком женское. Ему-де не дано такого умения, чтобы описать императора. Пренебрежительным взмахом руки он отмел этот вздор и продолжал:
— Я видел только улыбку, осветившую его лицо. Она была отмечена несравненной добротой. Да, эта доброта столь велика, что она выразилась даже в звучании его голоса, который, увы, был таким тихим, что некоторых фраз я не смог расслышать. Я предложил ему книги, которые привез специально для него, и он сказал, что с интересом просмотрит их. Тотчас же я позвал Тюге, ожидавшего за дверью, чтобы он их принес. Разложив книги перед ним на столе, я вкратце пояснил, о каких предметах там идет речь. Император кивнул, и я откланялся, он же явно оценил то, что я не злоупотребил его временем.
В прихожей меня ждал его секретарь в обществе Тюге. Император позвал его, едва я вышел, и Барвиц посоветовал мне не спешить с уходом. Вернувшись в прихожую, секретарь мне сообщил, что императора заинтересовало механическое устройство для счета на моей карете (он заметил этот прибор, еще когда мой экипаж подъезжал ко дворцу). Я послал за ним Тюге, и когда тот его принес и по моему приказанию вручил Барвицу, сей последний сказал, что император не замедлит предложить мне годовую ренту и жилище, подходящее для моих астрономических изысканий. Затем он предложил мне вызвать из Дрездена мою супругу, младшую дочь и остальных слуг.
Его сын Тюге обещал привезти их самое большее через неделю. И назавтра же уехал.
Затем, уступив настояниям своих дочерей Магдалены и Элизабет, Сеньор решил остановиться в замке канцлера Курца, дабы поберечь домашний покой Гайека, который мы уже и без того слишком потревожили.
На самом деле он решил держаться поближе ко двору, покуда там обсуждается вопрос об его ренте. Сумма той, что предоставлял ему на его острове датский монарх, была столь велика, что император, пожелав превзойти ее, натолкнулся на сопротивление своего канцлера, каковое, впрочем, преодолел без особого труда. Он решил, что Тихо Браге будет получать две тысячи гульденов в год, считая с первого мая 1598-го, то есть дня, когда ему были вручены первые письма от богемского двора (ведь знаменитому астроному пришлось отклонять другие предложения, которые он получал после этого).
Когда Тюге возвратился из Дрездена с матерью, младшей сестрой Софией и их слугами, он высмеял эту сказку, что-де вся Европа жаждала заполучить Тихо Браге, и вполголоса заключил, что семейство только что избежало окончательного разорения. Тем не менее он воздержался от слишком громкого брюзжания, как только понял, что его отец вот-вот получит фьеф с правом передачи по наследству, ведь это значило, что судьба как нельзя более щедро исполнила его желания.
Мне помнится, что младшая дочка хозяина, увидев его, разрыдалась. И все целовала ему руку, как будто знала, что ему грозили многие беды, и теперь плакала от облегчения, что он не погиб. Ее матери Кирстен пришлось попросить мужа, чтобы он сам успокоил ребенка, что он и проделал у всех на глазах, раздираемый надвое отцовской нежностью и суровостью, подобающей воспитателю.
Магдалена, Элизабет и их родительница были весьма довольны возможностью остаться в Праге в замке канцлера Курца. Украшенный галереей с колоннами и сводчатыми окнами в итальянском вкусе, дом этот стоял на затылке Градчанского холма меж двух глубочайших обрывов прямо над каменным мостом. Дворец, собор и его башня, увенчанная, я бы сказал, чем-то наподобие груши, обсыпанной черными бубонными нарывами, — все это ужаснуло меня своими размерами, но еще более потрясло мое воображение неимоверное обилие торговцев и путешественников, не говоря о множестве чудес, что таит в себе этот город, властитель коего, подобно моему господину и мне самому, одной ногой стоит на земле, другой — на небесах.
Я видел ткани в позументах и кружевные воротники из Вероны, хрусталь и драгоценные камни, вывезенные из Вены, когда ее жители бежали от турецкого нашествия. Видел я и виселицы на скотном рынке, где в изобилии болтались воры, видел столики гербаристов, продававших лекарственные травы, продавцов эликсиров, колдунов, магов и алхимиков.
Город буквально наводняли всевозможные причуды императора. На Часовом рынке, куда чаще, чем ныне, встречались звери — живые и мертвые — медведи, лисы, орлы, юные лани, которых поселяне с юга продавали знатным покупателям, но также были там огромные африканские ящерицы и обезьяны, молодые пантеры, еще какие-то мохнатые химерические существа, коих извлекали из чрева судов в венецианском порту.
Рудольф, будучи сам владельцем знаменитого льва, внушил аристократии столь сильную склонность к природным диковинам, что знатные господа за высокую цену покупали склянки с мертворожденными младенцами о двух головах, чтобы преподнести их в дар императору. Прознав, каковы нынче вкусы у принцев, торговцы, что ни год, стекались в столицу, везя все новые ужасы, кто из Венгрии, кто с Карпат. По улочкам, ведущим к ярмарке, шныряли ребятишки, они, углядев покупателя, тащили его под навес, где он мог потешить свое любопытство зрелищем самых редких и отвратительных курьезов.
Моему господину было известно пристрастие Рудольфа Габсбурга ко всякого рода странностям и уродствам. Как только мы прибыли к Гайеку, до меня дошел слух, будто португальские дети-котята вместе со своим отцом, неким Гонсалушом, живут во дворце (Рудольфу они достались по наследству от его брата Фердинанда Тирольского).
Учитывая настроение, царящее при дворе, мой хозяин сначала подумывал воспользоваться мной как приманкой, что он уже ранее проделал в Гамбурге. Но судьба стала так к нему благосклонна, что уже не было нужды прибегать к подобным средствам. Когда он принимал у себя каких-нибудь важных персон и тем паче если сам император возвещал о своем визите, он прятал меня или приказывал покинуть замок, опасаясь, как бы кто не проведал, что он владеет подобным феноменом.
Поэтому мне частенько приходилось бродить по улицам Праги.
Тогда я перво-наперво навещал престарелого Гайека в его алхимическом кабинете. Тихо Браге поручил старику изготовить для него печь для алхимических опытов, снабдить ее всеми необходимыми приспособлениями и распорядиться, чтобы все это устройство было установлено в подвале дома Курца, пока он еще не вступил во владение обещанным загородным замком, более пригодным для наблюдений за звездами.
Четыре ученика трудились под началом Гайека, запечатывая сосуды с купоросом, медью, золотым песком, щелочью, с маслом, что зовется солнечным и включает в свой состав золото, с кадмием и ртутью. Они мастерили также части оснастки перегонного куба и другой, поменьше, печи, которым предстояло последовать за моим хозяином в его загородный приют, да и Магдалена рассчитывала попользоваться ею для приготовления своих снадобий.
Месяца не прошло, как она уже прослыла искусной врачевательницей. К ней потянулись страждущие со всех Градчан. Она приспособила к этому делу двух учеников Тадеуша Гайека: по ее поручению они разыскивали на ярмарке все, что требовалось для составления ее микстур, и склянки с новыми снадобьями выстроились вдоль стен подвала. Годом позже там стали скапливаться приборы, половина из которых так никогда и не нашла применения, их гигантские части, разбросанные в коридоре, ведущем в алхимический кабинет, превратили его в подобие лабиринта.