«Все запомнил?» — спрашивал меня Сеньор, на что я неизменно ответствовал: «Спрашивайте, о чем угодно, и вы увидите».
Спустя три дня, убедившись, что мои дарования не исчерпываются обычной сметливостью, он призвал меня библиотеку. Единственным свидетелем, при сем присутствовавшим, был Элиас Ольсен, без которого я бы охотно обошелся. Там господин Браге стал допытываться, каким образом действует мой ум.
Что до Ольсена, ему, похоже, ужасно не терпелось вырвать у меня этот секрет. На его тощей физиономии легко было прочесть, как он уже теперь предвкушает все преимущества, которые сумеет из этого извлечь, лелеет приятные планы.
Я чистосердечно старался описать, как оказывают себя мои способности, но загвоздка состояла в том, что происходило все это самым что ни на есть бредовым способом. Цифры, которые мне сообщались во время наблюдений за звездами, будили во мне образы, почерпнутые из «Эмблем» Альциато, в моем воображении всплывали то лежащий на ладони глаз, то заяц, щиплющий льва за гриву, то слон или рыба прилипала, согласно преданию, способная, уж не знаю каким волшебным способом, останавливать корабли. Затем я мысленно сводил в единую сцену или картину всех персонажей, возникавших в моем воображении по мере того, как мне по порядку называли те или иные цифры, и тогда один из них делал или говорил нечто, соответствующее для меня числу 567 или там 623, это было столь же надежно и достоверно, как если бы кто начертал эти цифры у меня перед глазами. Хотя, сказать по чести, я знать не знал, почему так выходит.
Сеньор убедился, что никакая сила не вырвет у меня этого секрета, ибо он мне не принадлежит. Мой дар походил на птицу, которую я мог бы держать в плену, но постигнуть ее красоту, тайну ее пения мне не дано. Когда он увидел, что я могу лишь проявлять эту способность, но не объяснить ее, он решил прибрать ее к рукам, ведь он был нашим хозяином, мы оба принадлежали ему — и я, и мой талант.
Якоб Лоллике вскорости был вознагражден за свои усилия: его стали приглашать во дворец Ураниборг, дабы он поведал многочисленным гостям, как ему довелось открыть во мне столь дивную способность все запоминать. Он принимал участие сперва в поглощении яств, коими Сеньор угощал приглашенных, затем, когда небо прояснялось, — в наблюдениях за небесными светилами, которые велись из глубины этой крипты, именуемой Стьернеборгом и увенчанной медными куполами.
Как я уже говорил, либо его любознательность была притворной, либо его способности — недостаточными для скрупулезных расчетов. Прошло всего несколько недель, и София Браге, сестра нашего Властелина, сообщила пастору, что его ожидает приход в Скании, неподалеку от дворца Эриксхольм, и ему разрешено покинуть остров.
Итак, он облобызал на прощание Бенте Нильсон и меня, обещал мне, что Сеньор будет печься о моем содержании, как это всегда делал он сам, и без дальних церемоний поутру отправился в дорогу.
Спустя два часа на его корабле, проплывавшем как раз перед цитаделью Ландскроны, загорелся парус, а тут и буря налетела. Он едва не погиб в огне пожара. Мы узнали об этом из письма, которое он отправил Сеньору, дабы известить, что Провидение, избавив его от гибели, тем самым одобрило благосклонность, проявленную к нему хозяином острова. Что до господина Браге, он шутливо пересказал приключение пастора своим гостям, причем заметил, что из-за всех этих дел ему в наследство досталось чудовище.
То бишь я. Он меня им демонстрировал в первую очередь как удручающий плод милости, столь неосмотрительно оказанной пастору. Но была же и другая милость — когда он, невзирая на мое уродство, не дал мне умереть; об этом он ни разу не забывал упомянуть, когда я раздевался перед ними, тут он вроде как бранил себя за то, что дважды пал жертвой собственного великодушия.
В тот вечер им, помимо всего прочего, овладело суеверное чувство, как он сам вскорости признался своей сестре Софии, та разболтала это служанке, а последняя передала мне. Жизнь мне спасло то, что я, подобно ему, при своем рождении перенес смерть брата-близнеца. Да еще при этом мой-то остался со мной, врос в меня, в нас, как прежде, течет одна кровь — вот мысль, которая не давала ему покоя. Посредством этого чуда его собственный брат, сущий на небесах, возвещал ему, что в мире ином их уже ничто не разлучит.
Сказать по правде, сколько бы ночей господин Браге ни проводил, считая звезды, как бы ни преуспевал в благоустройстве своих земель, он верил знакам, что посылает нам Провидение, дабы предостеречь против угроз судьбы либо заранее дать знать о беде, коей не дано избежать.
Когда в предполуденный час за мельницей Класа Мунтхе дорогу ему переходила старая женщина или, прогуливаясь с Ольсеном по острову, он встречал зайца, настроение у него портилось на целый день. Верно, впрочем, и то, что белоухие зайцы наших мест ошеломляют своими размерами и вовсе не похожи на своих тощих серых собратьев, что водятся в этой части Богемии. Они вселяли в него настоящий ужас, а пугаться приходилось часто: их на острове было полно.
Но еще серьезнее, чем к примете насчет пробегающего зайца, Сеньор относился к моим предположениям, чем кончится то или иное дело: он охотно, всей душой поверил, что, кроме способности запоминания, во мне есть пророческий дар. Он попросту приписал его мне, и вот как это случилось.
На прощание Якоб Лоллике подарил мне те самые «Эмблемы» Альциато, где на каждой странице красовалась гравюра. Я в ту пору, не ведая, чем еще обернется моя судьба, лишенный как работы, так и возможности учиться, по выражению Сеньора, «перекрученный духовно и телесно», за его спиной подвергался всяческим обидам, хотя в его присутствии меня худо-бедно терпели. Спал я на соломе под лестницей.
Вынужденный сносить притеснения и насмешки, я быстро приучился отыскивать в книгах ответы Провидения на терзавшие меня вопросы. Достаточно было открыть книгу наугад, чтобы наткнуться на сентенцию, персонажа или сценку из исторического прошлого, пригодную для истолкования тайных смыслов настоящего. Для подобных упражнений мой ум приспособлен не хуже, чем для запоминания, благо приемы в обоих случаях одни и те же.
Меня охватывало мгновенное пьянящее вдохновение, и то, что я воочию видел перед собой, преображалось, словно на подмостках театра, обнаруживая сокровенное родство с сюжетами мировой истории. Так, меня поразило сходство между Сеньором, изображенным на стенной фреске, и неким ессеем[5] из моей книги символов — оба восседали на бочкообразном пьедестале, в колпаке, воздев длань и указуя на звезды.
Книга Альциато содержала также множество символических изображений животных, их связь с жизнью острова и славой моего господина также проявлялась не единожды: были там зайцы, львы, птицы, имелся даже слон — он-то и внушил мне мое первое предсказание.
Когда Сеньор спросил, верно ли, что такие, как я, убогие от рождения, равно как горбуны, слепцы и те, на чьи плечи всей тяжестью легло бремя грехов мира сего, пользуются особой благосклонностью небес, я ответил, что порукой тому судьба пастора Якоба Лоллике: его мечта получить приход в Скании сбылась потому, что он стал моим господином.
«У тебя нет господина, кроме меня», — возразил Тихо Браге, из чего явствовало, что подобный ход мысли показался ему резонным.
Тогда я в свой черед спросил, нет ли у него причин опасаться каких-либо невзгод, хотя ответ был мне заранее известен. Кроме повседневных забот вроде снабжения его типографии бумагой, защиты его трудов от бессовестных французов-плагиаторов, трудностей, сопряженных с доставкой судна «Веддерен», которое он должен был получить в дар от королевского флота, его беспокоило, что монарх, чьей милости он был обязан своими доходами и привилегиями, угасал на глазах. Кончина короля Фридриха и воцарение его наследника сулили трудности куда более значительные.