Если императору суждено умереть вслед за своим львом, — сказал я себе, — то и хозяин мой надолго ли переживет собственного львенка? Я уже знал, что нет, и это наполняло мое сердце великой скорбью. София, вразумленная странной мудростью, что присуща детям, тоже, без сомнения, чувствовала нечто сходное, ибо все то время, пока ее старик-отец препирался с управляющим, она что было сил цеплялась за его руку, а когда пришло время ложиться спать и их разлучили, она заплакала.
В конце концов Тихо Браге принялся таскать Каспара фон Мюльштайна по всему поместью вместе с секретарем и письменным прибором, требуя, чтобы список чудес, коих он потребует от архитектора, был составлен незамедлительно.
После всех чумных эпидемий и прочих бедствий, которые небеса с той поры успели обрушить на Богемию, я уж не знаю, что сталось с Бенатки, но тогда нашему взору предстали весьма добротные крестьянские жилища, была там и кузница, и на холме перед тяжеловесным порталом, ведущим во двор замка, исправно поскрипывало мельничное колесо.
Какой-то дворянин в прошлом году рассказывал мне, что замок остался в прежнем виде. Это четырехэтажное здание (не считая сводчатых подвалов, уходящих глубоко в толщу скалы). Мощенная камнем дорога ведет к селению, продираясь сквозь заросли боярышника. Слева от портала, увенчанного аркой, притулилась к толстостенной башне низенькая часовня.
В те времена двор замка, топорщась и теснясь, заполняли деревья, среди них эхом отдавался собачий лай; шум отъезжающих повозок, задыхаясь, тонул в завывании ветра, что кружил и метался в кронах. Шелест листвы был так звучен, что глушил конский топот, но во внутренних покоях и лестничных пролетах царило безмолвие, достойное склепа.
Стужа, донимавшая нас той зимой, заставляла жалеть о Ванденсбеке. Камины, сложенные плохо, не исполняли своего назначения. Да к тому же их было очень мало. Число покоев, весьма обширных и дурно меблированных, вечно оказывалось недостаточным, чтобы дать приют нашим гостям. Когда два месяца спустя Тюге привез Лонгомонтануса с молодой женщиной, которая, как он утверждал, приходилась ему женой (его трудами она уже была брюхата), ученик хозяина не смог остаться с нами. Сеньор отослал его в Прагу с рекомендацией к ректору университета.
Прежде чем распрощаться, он попросил молодого человека ни в коем случае никому не говорить, что у него есть карлик.
«Какой карлик? Йеппе не карлик, он великан!» — сказал Лонгомонтанус, повторяя фразу учителя.
То был первый случай, когда я услышал шутку из уст этого холодного человека, без малейшего сожаления бросившего меня погибать на острове; чтобы позабавить сотрапезников Господина, я, бывало, не раз кричал, что по росту я отнюдь не карлик, на что Сеньор отвечал: «Нуда, ты великан, самый маленький из всех великанов».
Он обещал весной снова призвать Лонгомонтануса к себе, тогда и наблюдательная башня будет подготовлена для установки приборов, оставшихся в Гамбурге и Любеке. На самом же деле у него была другая причина, чтобы избавиться от помощника, которого он ранее с таким жаром звал приехать. Если отныне в замке не хватало места, чтобы принять Лонгомонтануса, оно зато было приготовлено для Йоханнеса Кеплера, которого хозяин упрашивал явиться, дабы споспешествовать его трудам.
Итак, мы ждали Кеплера. К тому же Тихо Браге не находил способа, как признаться Лонгомонтанусу в тех переменах, которым подверглись его астрономические воззрения. Можно было заметить, что он с удовольствием внимает соображениям, какие некогда брезгливо отвергал, и ныне склонен думать, что Земля есть не более чем некий клещик, затерянный в эфирных пространствах Вселенной. Он даже, чего доброго, пришел к убеждению, что она вертится, но сказать такое бывшему ученику было свыше его сил, потому-то он и отослал Лонгомонтануса с глаз долой.
Господин Браге хвалился в самом скором времени пристроить к замку по его бокам деревянное сооружение на манер прогулочных галерей Ураниборга. Предполагалось вывести галерею и на кровлю, предусмотрев там балюстраду с поручнями.
При одной мысли об этих строительных работах он приходил в великолепное расположение духа подобно тем ловцам душ во славу Господню, которые решили очиститься покаянием и зрят перед собой отныне путь добродетели, усыпанный более розами, нежели шипами.
Каспар фон Мюльштайн, напротив, не видел во всем этом ничего, кроме безрассудной расточительности. Из-за этого его чуть было не прикончил апоплексический удар. Составив перечень работ, которые намеревался произвести новый владелец Бенатки, он увидел, что последний готов для пользы науки истощить доход, которого и так едва хватало на содержание поместья, и послал о том донесение секретарю императора.
Барвиц ему ответил, что научные надобности господина Браге обжалованию ни в малейшей мере не подлежат, однако довел это до сведения двора и даже за спиной его величества уведомил членов имперского совета, что датчанину собираются пожаловать наследственный фьеф. Совет ужасно всполошился, чем вынудил императора объявить, что он никогда не имел намерения возносить вновь прибывшего на ту же высоту, какую по праву занимают его старинные вассалы.
Когда прибыл Кеплер с молодой женой и дочкой, господин Браге повел себя с ними, будто капризный монарх. «Пусть им принесут какой-нибудь еды», — буркнул он Магдалене, не удосужившись оторвать взгляд от окна, из которого взирал на черное небо.
Повидаться с ними он не пошел.
Его комната для наблюдений находилась на верхней площадке лестницы, рядом с двумя более просторными залами. Мы оба с Хальдором спали там, скорчившись под козьими шкурами, на холоде, которого он, по-видимому, больше не боялся.
Около полуночи хозяин растолкал меня, чтобы сообщить, что главным предметом его интереса является орбита Марса, каковое известие я принял с радостью. Назавтра, только продрав глаза, я увидел, что он уже покинул свое ложе и вместе с Каспаром отправился верхом объезжать поместье.
В десять часов все сели за стол, ожидая, что он явится поприветствовать Кеплера, но он не соизволил.
Заглянули в конюшню — его лошадь была на месте. Стали разыскивать его самого — тщетно.
Наконец его сын Тюге обнаружил родителя в подвале, где размещался новый алхимический кабинет, и сказал ему:
— Ваш новый помощник в кладовых, он ожидает приема.
— Пусть ждет, — проворчал Браге-отец, подсыпая в тигель медную крошку.
— Как, он должен целый день там сидеть из-за того, что вы не желаете прервать свои занятия, чтобы поговорить с ним? — возмутился Тюге.
— Как, я должен терпеть, что мой сын под моим же кровом будет мне напоминать о правилах приличия? — заорал он.
Тюге ушел.
Вскоре после этого в подвале, обеими руками поддерживая полы своего черного платья, появилась Магдалена.
— Ну, каков он с виду, этот Кеплер? — спросил ее отец.
— Он уродлив, чернявый, с шишковатым лбом, на бровях и веках припухлости, а шея длинная, как у селезня. Ваша София ни на шаг не отходит от его дочки Регины, хотя той не больше трех лет.
В свои последние годы Сеньор весьма ревниво относился к своей младшей дочери. Он тотчас рискнул одолеть лестницу, чтобы поглядеть на Кеплера, сдержанного, бедно одетого, робостью своих манер усугубившего заносчивость моего хозяина.
С Кеплером были еще двое, одного звали Мюллером, это был еще один помощник (месяц спустя он покинул нас, чтобы вернуться в сопровождении всего своего семейства), другой же — некто барон Гофман, человек с острой бородкой и залысинами на лбу; мой господин его уже посещал в Праге, барон жил в двух шагах от императорского дворца и надзирал за перевозкой наших приборов. На другой день он отправлялся в Дрезден, а по возвращении в столицу должен был доложить там о состоянии дел в Бенатки, где строительные работы едва успели начаться.
Уезжал он озабоченный, было заметно, что его грызет мысль, подобает ли оставлять Кеплера на съедение Тихо Браге; тут он не ошибался, ибо мой хозяин невзлюбил нового помощника.