— У вас есть выбор — сдаться или умереть. Мне лично без разницы, что вы решите.
Молодой матрос постарался после этой краткой тирады не раскашляться, но приступ все же настиг и его.
Ни одному из контрабандистов сражаться уже не хотелось. Они отбросили свои клинки и по команде Рейшо улеглись на пол.
Краф подошел к краю разрушенного перекрытия. Хриплым голосом, казавшимся из-за обилия дыма более низким, чем обычно, волшебник принялся произносить слова заклятия, после чего поднял посох. Вокруг его навершия уже крутились искры; через несколько мгновений зеленый рой полетел к центру собравшейся у потолка массы дыма.
Сначала медленно, потом все быстрее изумрудные искры начали вращаться, образовывая маленький смерч, который словно вобрал в себя клубы дыма и потянул их вверх.
Кашляя и с трудом хватая ртом воздух, двеллер спустился с ящиков. Он с интересом наблюдал, как исчезает дым.
Волшебник тем временем обратил свое внимание на пожарище, которое полыхало на уровне первого этажа, и, подчиняясь ему, воронка смерча опустилась к огню и втянула его в свою круговерть. По мере того как уменьшалась охваченная огнем территория, становилось все темнее и темнее.
— Подмастерье, — сказал Краф, — там в ящиках наверняка есть фонари. Ты бы зажег несколько, прежде чем мы окажемся в полной темноте.
Дышать Джагу было уже гораздо легче, глаза тоже почти не слезились, хотя он только сейчас заметил, что сбил в кровь пальцы, пока висел на перекрытии. Не произнеся ни слова, он отправился выполнять указание волшебника.
12
ТУПИК
КАК ВЫЯСНИЛОСЬ, яд у пауков был не смертельный, но парализовал он надолго.
При свете фонаря Джаг осмотрел одного из погибших в огне пауков, тогда как Краф в это время допрашивал оставшегося в живых предводителя контрабандистов Дьюсена. Двеллер пришел к выводу, что эти членистоногие являлись, должно быть, сородичами бродячих пауков, обитавших в водоемах этого района. А может, они относились к могильным паукам, которыми кишели леса на материке, — их яйца иногда ветром заносило в Имариш.
Только бродячие пауки размером были, в отличие от этих тварей, куда меньше его кулака, а от одного укуса могильных человек умирал на месте. Разглядывая опухоль на покрытом шрамами лице главаря контрабандистов, Джаг подумал, что следы от укусов вряд ли когда-нибудь сгладятся. В общем, Дьюсен, которого и до сих пор нельзя было назвать привлекательным, будет выглядеть еще более отталкивающе.
Рассказ Дьюсена особыми подробностями не изобиловал, но двеллер на первых порах был уверен, что человек этот испытывает сильную боль и ему не до вранья. Конечности его все еще были неподвижны, а укусы, как он сказал, горящими углями жгли тело. Несколько оставшихся в живых контрабандистов издавали душераздирающие стоны, пока Краф наконец не усыпил их всех, произнеся заклятие.
— Я сын торговца, — утверждал главарь контрабандистов, — и в моей жизни просто наступила черная полоса. Я не заслуживаю подобного обращения. — При этих словах он даже сумел слегка приподнять голову.
Краф посмотрел сверху вниз на своего пленника, явно не растроганный, как тот рассчитывал, этой тирадой.
— Ты вор и разбойник.
— Это не моя вина, так уж сложилось, — сказал Дьюсен. — Мой отец входил в гильдию торговцев и был очень богат — настолько, что все остальные члены гильдии ему завидовали. Они перестали вести с ним дела, и торговля отца пришла в упадок.
Про себя Джаг подумал скептически, что яблочко в данном случае вряд ли упало далеко от яблони и отец его, должно быть, тоже не слишком преуспел в воровстве. Или же был слишком жадным.
— А вскоре шторм потопил все его торговые суда, и этого отец перенести не смог. Он повесился на часовой башне района Металлистов. Это было ужасно. Никто не позаботился снять оттуда его тело, и этим пришлось заняться мне самому.
Главарь контрабандистов опустил глаза, и по щекам его потекли слезы — без всякого сомнения, крокодиловы.
— В жизни… не приходилось делать… ничего более жуткого.
Рейшо картинно закатил глаза.
— После смерти отца, когда мать вышвырнули из забранного за долги дома и нам пришлось ютиться в развалинах, — продолжал свой рассказ Дьюсен, — я стал вором, но крал только у членов гильдии, что разорили моего отца. Решил, что будет справедливо вернуть себе то, чего они в свое время его лишили.
— А что стало с твоей матерью? — холодно поинтересовалась Джессалин. — Ты оставил ее одну?
Дьюсен на секунду задумался.
— Разумеется, нет!
Демонстрировать свою искренность, поскольку приходилось обходиться без жестов, ему было довольно сложно.
— Я о ней заботился, пока она не умерла от… от разбитого сердца. Было ужасно смотреть, как она просто тает на глазах. Моя супруга пыталась помочь, но…
— Супруга? — громыхнул Кобнер.
— Ну да, — откликнулся Дьюсен. — Разве я вам не говорил? У меня есть жена и малолетний сын. Чудесная женщина; она не заслужила тяжелой жизни, которую уготовила ей судьба, когда я потерял наследство. А сын мой прекрасный паренек, удивительный, знаете ли, умница.
— Жена и сын? — Гном с явным скепсисом покачал головой.
Одноглазый главарь контрабандистов удивленно приподнял брови.
— Вы мне не верите?
— Нет, конечно, — отрезал Кобнер. — Ты зря тратишь наше время.
— Но это правда! — воскликнул Дьюсен. — Я вам чистую правду рассказал!
Краф, удобно устроившийся на корточках — похоже, он не обращал ни малейшего внимания на лежавших вокруг опутанных паутиной контрабандистов и ползающих вокруг них отвратительных тварей, — бросил на него презрительный взгляд.
— Довольно! — коротко произнес он.
Дьюсен, однако, не обратив внимания на это предупреждение, снова принялся за свое, пытаясь объяснить, что заслуживает снисхождения. Сейчас, в полутьме, все еще находясь под действием паучьего яда, он не мог быть уверен, что напавшие на них не являются миротворцами Имариша, которые, как оказалось, вкупе с нечистоплотными собратьями по ремеслу довели его отца до того, что бедняга предпочел свести счеты с жизнью. Кроме того, утверждал одноглазый контрабандист, миротворцы жаждут и его смерти, потому что сами занимаются темными делишками и им не по нраву столь серьезные конкуренты, как он и его ребята.
Волшебник, не произнося более ни слова, ткнул в сторону главаря контрабандистов пальцем. Сорвавшаяся с него зеленая искорка ударила в одного из пауков, копошащегося неподалеку от неподвижного Дьюсена. Призванный магией волшебника, этот один из самых толстых и безобразных пауков, каких когда-либо видел Джаг, пополз к ним, и Джессалин, не в силах сдержать отвращение, отпрянула назад.
Джаг решил, что даже эльфийскому стражнику сложно было бы найти в сердце хоть каплю любви к столь омерзительному созданию.
— Нет! — закричал Дьюсен. — Уберите эту тварь! Не подпускайте ее ко мне!
Он не мог ничего предпринять, кроме как смотреть широко распахнутым от ужаса единственным глазом, как приближается паук.
Паук вцепился в волосы предводителя контрабандистов и взобрался ему на голову. Устроившись на глазной повязке, он угрожающе вытянул вперед передние лапы.
Дьюсен отчаянно взвыл, и его крик гулким эхом разнесся по пустому зданию.
— А теперь, — спокойно произнес Краф, — ты будешь говорить, только когда я велю тебе это делать. Иначе паук укусит тебя в глаз, и больше ты никогда ничего не увидишь, потому что от его яда плоть человека гниет и разлагается. Ты хорошо меня понял?
Двеллера замутило. Он знал из прошлого опыта, что Краф мог быть жестоким и безжалостным, но он еще никогда не видел, чтобы волшебник столь беззастенчиво пользовался беспомощностью противника.
«Наверное, вот так он и поступал, когда занимался поисками Книги Времени», — невольно подумал Джаг. Не значит ли это, что теперь, когда они почти достигли цели, Краф, до сей поры старавшийся носить пристойную личину, снова становится самим собой? Двеллер надеялся, что Халекк уже спас или хотя бы близок к тому, чтобы вызволить из плена Великого магистра. Если истинная натура старого волшебника и в самом деле вырвется на волю, только Великому магистру хватит силы, чтобы его остановить.