- Спасибо Вам, что Вы подарили мне семью. Сейчас я поняла наконец, как это... – в глазах жены блеснули слёзы. Я был растроган.
- О, мой ангел, не плачьте. Теперь мы все одна семья, и у нас всё будет хорошо. – я взялся утешать свою Лолу как мог. Наконец и мы закончили свой лёгкий ужин и отправились в опочивальню. Слуги убирали со стола посуду, иногда звеня ложкой об чашку или гремя отодвигаемым стулом.
Спальня была магко освещена светом свечей у изголовья. Шёлковые простыни и взбитые подушки манили к себе после длинного пути. Тяжёлые занавеси балдахина создавали ощущение уютного гнёздышка. Мы устроились в кровати. Алойзия положила мне голову на грудь, и шаловливые светлые локоны, что выбились из под чепца, чуть щекотали мне кожу. Я рассказывал своей милой жёнушке о венском свете, представляя, как она будет блистать в шелках и бархате. Она смеялась и фантазировала, какие наряды сможет заказать у модисток. А меня очень забавляло, как она это делает. В итоге мы, конечно, предались сладострастной неге, поскольку перед её юной упоительной энергией устоять было невозможно. Впрочем, усталость быстро взяла своё, и мы заснули сном праведников.
Глава 41. Новая семья.
Несколько первых дней мы провели вместе – ездили гулять в Пратер, к примеру. Зимний парк был не столь красив, как летний, но приятно было пройтись по аллеям под густыми ветвями всем вместе, попить глинтвейн из киоска и купить детям леденцы на палочках.
Алойзии мы заказали платья у модистки. Но чтобы вывезти жену в оперу, пришлось купить почти готовое платье, которое отказалась брать какая-то дама. Тёмно-зелёный муслин хорошо контрастировал со светлой кожей Лолы, а кружевные детали на тон светлее оттеняли её глаза. Платье подогнали по фигуре и убрали несколько лишних на наш взгляд деталей. Нашёлся и веер в тон, а подаренная мной восточная шаль с пёстрым узором вписалась и в этот ансамбль. Так что наше появление в ложе произвело фурор.
Давали “Cosi fan tutti” Моцарта, и Алойзия сидела как громом поражённая. В антракте она призналась, что до этого момента никогда не была в театре. История и музыка увлекли её, она буквально проживала в себе страдания героев. На живом лице её отражались все эмоции – она то покусывала свои пухлые губки, то морщилась как от кислого, то расплывалась в улыбке или даже тихо смеялась. А я веселился в душе, глядя на её непосредственную, почти детскую реакцию на спектакль.
С неменьшим энтузиазмом постановку смотрел и Изидор. Он нервно перебирал пальцами по бархату сидения или теребил бинокль, периодически хватал программку, чтобы проверить, точно ли всё понял, и то краснел, то бледнел.
Анна, напротив, сидела в ложе с совершенно светским видом и лениво разглядывала знакомых в ложах сквозь тётушкин лорнет. Опера её не занимала, скорее она забавлялась, изучая реакцию на нас, а также наряды светских дам.
Я оперу любил, и с удовольствием смотрел спектакль со знакомыми певцами, наслаждался прекрасной музыкой. Этот Моцарт заслужил свою славу, я удивлялся, как ему удалось написать такую радостную и светлую музыку. Всё-таки среди современных композиторов он стоял особняком. Я предался размышлениям на тему уникальности таланта и отвлёкся от происходящего на сцене. Невольно разглядывал я находящихся в партере.
Моё внимание привлекла группа молодых военных, которые явно обсуждали происходящее в ложах. Взоры их часто обращались в нашу сторону. В полумраке зала я не мог их как следует разглядеть, и подавно не мог слышать, о чём именно они говорят. Однако смутная тревога поселилась в моём сердце.
Рассуждая логически, пришёл я к заключению, что их мишенями могут быть как юная моя жена, так и моя дочь. И если Алойзия была увлечена представлением, и ничего более не замечала, то Анна вполне уже могла втянуться в какую-нибудь игру.
Это походило на месть судьбы. Невольно вспомнил я свои молодые годы, учёбу и армию. Как мы тогда веселились, если удавалось нам обратить на себя внимание какой-нибудь молодой дамы или девицы. И не брали мы тогда в расчёт ни чувства родственников жертвы, ни её положение в обществе. Победа, одна победа интересовала нас. И вот теперь оказался я по другую сторону барикад. Что победит в этой борьбе – опыт или молодой напор? Юность или зрелость? Честь или страсть? Как знать.
Вся кровь прилила мне к сердцу, в груди защемило и стало трудно дышать. О Боже, дай мне сил! Мне нельзя испугать своих дам и сына. Стараясь не мешать никому, я выбрался из ложи в коридор и опустился на диван. Как ни странно, здесь воздух был прохладнее и дышать стало легче. Боль в груди стихала. Я развязал шейный платок, расстегнул сорочку и стал массировать себе плечи. Боль отступила. Тогда я свободно повязал платок и воротился в зал.