С утра мы с Дюлой пропадаем на конюшне, потом убегаем к пруду делать кораблики. Тун остаётся на террасе дома с книгой. Я знаю, что и он бы хотел с нами на пруд, но боли в спине не дают ему покоя.
Когда мы возвращаемся, на террасе с Антуном сидит Дёрдь и о чём-то серьёзно с ним спорит. Дёрдь весь красный в итоге вспыхивает и уходит. Я бегу за братом и прошу рассказать, что случилось. Тун сначала отнекивается, а потом говорит:
- Малыш, Дёрдь меня пытается убедить, что мне необходимо тренироваться несмотря на боль, но ведь доктор мне запретил!!! Неужели он думает, что я симулирую? - в его голосе сквозит обида.
-Тун, а может попробуешь? Если Дёрдь тебе поможет?
-И ты с ним заодно? – и Антун ковыляет наверх.
Отец сидит в гостиной и разговаривает с дядей Иштваном, и всё опять вертится вокруг бумаг на поместье, упрямых Джороевичей и какого-то суда. Иштван смеётся, что стоит отдать Антуна изучать юриспруденцию, чтобы побеждать в судах. Отец очень заинтересован, а я не знаю, что такое юриспруденция. Слово заковыристое и непонятное, я собираюсь бежать спрашивать об этом Дюлу, когда в гостиную входит задумчивый Дёрдь и подсаживается к отцу. Я меняю планы и остаюсь послушать. Дёрдь мне очень нравится, он похож на тех героев витезей, о которых я читал в книгах – высокий, стройный и сильный, и ещё очень умный. Умнее Туна.
Поначалу разговор не клеится, но наконец Дёрдь начинает спрашивать моего отца о Антуне – что случилось, что говорят доктора? Отец объясняет про падение с лошади, и что доктор велел не нагружать спину и больше сидеть.
На это Дёрдь начинает рассказывать про своего боевого товарища, который тоже упал с лошади в бою и повредил спину , как он лежал парализованный, но пришёл к ним в дом монах и стал ухаживать, заставляя упражняться. В итоге его друг смог сам ходить, хотя и с опорой. У Туна не всё так плохо, и если он будет тренироваться, может спина вообще перестанет болеть. Кроме того, неплохо было бы свозить его на воды. Дядя Иштван присоединяется к этой идее.
Мне нравится этот разговор. Я живо себе представляю героического друга Дёрдя, в доспехах и латах, а потом и себя с ними, и тоже на коне, с саблей и пикой. Я тоже буду героем. А Тун... Что Тун. Пусть учит эту, как её, юриспу... денцию. Кто-то же должен её учить?
***
Проходит несколько дней, наконец отец собирается уезжать домой, когда утром во двор влетает старый слуга на коне в мыле и просит отца. Через длинное мгновение отец, белый как мел, влетает к нам в комнату и велит собираться. Я хочу кричать ура, но не успеваю. Антун спрашивает:
– Что-то с мамой? – и отец только кивает. Я вижу как он не может сказать что-то важное, что никак не может выйти из его уст... Наконец он берёт себя в руки и говорит, что мама ушла на небеса, а оставила нам сестрёнку, которую мы должны будем любить. В глазах его стоят невыплаканные слёзы. Он уходит собирать свои вещи и готовить возок. Тун садится на кровать и закрывает ладонями лицо. Я зарываюсь головой в подушку и кричу, кричу, пока мир не темнеет совсем...
Нас провожают все Дюкори. Тётушка наседкой кудахчет над нами, всё подтыкает одеяло, гладит по голове. Но мы словно три бездушных тела, механически прощаемся и выезжаем. Обратная дорога кажется бесконечной. Серое небо, мелкая морось, точно вся природа тихо плачет над нами. Дома мы к вечеру, но встречает нас одна лишь бабка Марица, вся завитая в чёрное, с мокрым от слёз лицом. В комнатах пахнет ладаном, под образами свечи и православный поп, тоже в чёрном, что-то тихо бубнит в углу. Зеркала завешены, в комнатах сумрачно, как и у нас на душе.
Бабка Марица рассказывает отцу детали, но нас в гостиную не ведут, а проводят в нашу комнату и дают молитвенники. К вечеру я спохватываюсь, что нам не показали сестру, в какой-то смешной надежде, что она похожа на маму? Заменит маму? Нет, маму никто и ничто не заменит...
Но и сестра не дождалась нас. Нам говорят, что теперь у нас два ангела. Может Туна это утешает? Не знаю. Слуги суетятся, готовят еду, к нам съезжаются соседи и родственники. Потом мы стоим в церкви, и хор поёт так дивно. Слёзы пробиваются горным потоком из глаз, но служба утешает и немного примиряет со случившимся. Там где несть ни болезнь, ни печаль, ни воздыхание... Кладбище под дождём, и церемонию проводят быстро – холодно, все промокли и живым нужно в тепло. А мне совершенно непонятно, как этот ящик, что опустили в землю, связан с моей весёлой и доброй мамой? Голова кружится, и я падаю в папины руки.