В палате Андреса царил покой. В неприкрытое окно подал свет фонаря. Андрес в этом свете казался бледным, седым, почти мертвым. На его лице застыла печать боли. Он испытывал эту боль недавно, может она все еще отдавалась в его теле.
Пенелопа присела возле него на стул.
- Что же с тобой делать? - спросила она тихо. Больной не слышал ее.
Она смотрела на него и думала о том, что все сложилось как-то до ужаса неправильно. Что все это адская иллюстрация поговорки: "За что боролась, на то и напоролась". Что принципы и вправду не позволят ей быть ближе с тем, кто раз уже отказал ей.
Весь мир казался ей тюрьмой, открытие Пограничья только сузило стены этой тюрьмы, да лишило воздух кислорода.
Но вот уж точно: сама виновата! Ван Чех какое-то время будет рядом… И если нельзя быть, то можно устроить его судьбу… Нужно это сделать.
Судорожные хрипы отвлекли Пенелопу от рассуждений. Андрес задыхался, он судорожно открывал и закрывал рот, губы его синели, лицо становилось бледнее с каждой минутой.
Пенелопа сильно закусила палец. Андрес умирал, она видела, как холодным потом покрывается его лоб, как пальцы комкают пододеяльник. Звать реанимацию было нельзя, и не звать тоже. Не позовет, уволят, позовет - бедняга будет мучиться еще долго, если его вообще можно спасти. Пенелопа была уверена, что это дело рук Кукбары, то есть ее собственных рук. Наконец, она решилась и вызвала реанимационную бригаду. Спасти Андреса уже было нельзя, но когда тело перекладывали в мешок, чтобы отвезти в морг, Пенелопа заметила, какое красивое и светлое лицо было у него, даже что-то вроде глуповатой улыбки изображали губы.
Пенелопа крепко выпила в кабинете, написала докладную. Подумала и быстро написала характеристику доктору ван Чеху. В ней она особо упирала на то, что лучше заведующего 4-ым отделением не найти. Бумага до поры до времени была положена в ящик стола, рядом с общей тетрадью.
Глава 13.
Пенелопа ушла в отпуск. Она взяла положенные ей два месяца отпуска и путевку в санаторий, чтобы отойти от стресса, полученного смертью Андреса.
Ван Чех провожал ее на вокзале, его немного нервировало спокойствие Пенелопы. Он чувствовал, что это напускное, но попытки как-то вызвать ее на диалог успехом не заканчивались. Пенелопа что-то скрывала, бежала в санаторий не то от мужа, не то от ван Чеха, не то от себя самой.
- Не ругайся, когда приедешь, а от нашего отделения останется пепелище, - шутил ван Чех.
- Ты справишься, - ласково отвечала Пенелопа, - И перестань о работе, я слышать ничего не хочу больше о психиатрии. Сама бесчеловечная наука о человеке. Самая безобразна и жестокая, - спокойно продолжала она, - Я уже жалею, что стала доктором.
- Ты защитила восхитительную диссертацию. Ты помогаешь больным…
- Ты - чудовище, Октео, - Пенелопа улыбнулась, - напоминать мне о моих былых заслугах, когда я все хочу бросить…
- Все бросить? - у доктора по спине пробежали мурашки.
- Да, именно. Я хочу отдохнуть, а потом думать. Сейчас же есть большое желание все бросить.
- Почему?
- Не спрашивай. Слишком много причин, - она нежно погладила печального доктора по руке, - И с тобой это точно не связано. Скорее наоборот, ты один из предлогов "за", чтобы остаться на работе.
Ван Чех на прощанье порывисто обнял Пенелопу.
- Ну, иди, иди уже, - тихо, но настойчиво выпихивала его из вагона Пенелопа.
Первый день доктора ван Чеха в качестве исполняющего обязанности заведующего отделением начался не хорошо. Его вызвали к главному врачу. Доктор вошел, повторяя себе, как мантру, слова Пенелопы: "Помни, что ты Вальдемар Октео ван Чех".
- Садитесь, юноша, - с непробиваемым ледяным спокойствием сказал фон Бохель, даже не глядя на вошедшего.
Ван Чех проникшись величиной момента, сдержанно сел на краешек стула и сложил руки перед собой, как ученик.
- Пенелопа много говорила мне о вас, - неприязненно сказал фон Бохель, - Я ничуть не удивился, когда она назначила вас своим И.О., но учтите, мое уважение распространяется только на доктора ван Тащ, а не на ее любовников.
- Что? - неожиданно развеселился доктор и сел на стул поглубже.
- То, что слышали, юноша. Все это знают.
Доктор зашелся басовитым хохотом не в силах сдержать какого-то бешеного восторга. Он закрыл лицо руками и долго еще не мог успокоиться. Фон Бохель наблюдал за этим с тупым непониманием. Выцветшие глаза, выпучились на ван Чеха и неподвижно созерцали мучительно хохотавшего доктора.
- Как ловко вы выдаете мое желаемое, за свое действительное, - утирая слезы, сказал ван Чех, - Даже разочаровывать вас как-то неловко.
Во взоре фон Бохеля появилась смесь раздражения и облегчения.
- Вы неприлично ведете себя, - строго сделал замечание главный врач.
- Просто это очень смешно, когда такой человек, как вы, оперирует слухами, - ничуть не смутившись, сказал доктор.
- Иногда, лучше оперировать непроверенными фактами, чтобы проверить их, а не мучиться догадками, - философски заметил фон Бохель, якобы потеплев, и тут же добавил, мрачно, - Я буду следить за вами пристально, даже не думайте, доктор ван Чех, пренебречь хоть одной обязанностью.
- Я могу быть свободен? - доктор привстал, поняв, что разговор окончен.
- Не можете. У вас целый рабочий день впереди, - доктор усмехнулся и попрощался, фон Бохель ему не ответил.
Два месяца без Пенелопы прошли для ван Чеха, как в дыму. Он категорически не справлялся и не понимал, как справляется со всем Пенелопа, всегда неторопливая. Он быстрый, порывистый, точный зарывался в бумагах, а она методичная и медлительная со всем легко справлялась.
- Ну, во-первых, у меня меньше больных. Фон Бохель, прости за бедность речи, на тебя сейчас всех собак повесил, но это тяжесть бремени двух букв И.О., - терпеливо успокаивала доктора, после очередного рабочего дня Пенелопа, - Во-вторых, ты молодой, ты некоторых вещей просто не можешь знать, поэтому у тебя есть я и мой номер телефона.
В-третьих, попей мелиссы, ты слишком нервничаешь, друг мой.
- Я совсем без тебя зашиваюсь, я ничего не успеваю, - невесело говорил доктор.
- Я тебя умоляю. Если гнаться за всем подряд, то естественно не успеешь. Я тоже не успевала. Да, все по-началу теряются и ничего не успевают. Расслабься. Если ты будешь методично делать только то, что можешь сегодня сделать спокойно, откладывая на завтра то, что терпит какое-то время, сразу увидишь, что и на чай с коньяком времени останется.
- Я не пью, - фыркнул доктор.
- Все еще. Ты крепкий мужчина, Октео, - у доктора от этих слов пробежал холодок по позвоночнику, тело легко сотрясли три легкие волны мурашек, - работать и не пить, - как ни в чем не бывало, продолжала Пенелопа.
Доктор последовал советам Пенелопы, и у него что-то стало получаться. К приезду законной зав. отделением доктор играючи вел все дела, успевал шутить, лечить, пить чай, но почти бросил курить. Встретить ее на вокзале ему не удалось, но на следующий день после приезда Пенелопа пришла на работу.
В рабочий день они то и дело сталкивались, но особенно не разговаривали. Уже к концу дня им, наконец, удалось отловить друг друга.
- Ну, как справился? - Пенелопа не стала пить коньяк, а обошлась кофе.
- Неплохо. Благодаря тебе… - улыбался широко доктор.
- Это хорошо, - тихо сказала Пенелопа с лицом, с которым обычно сообщают о смерти любимого сына, она полезла в ящик стола и достала бумагу, - Читай.
Доктор внимательно прочел, потом прочел еще внимательнее. Последний раз он прочел ее, держа в дрожащей руке.
- Это что еще? - шепотом спросил он.
- Ты - мой единственный друг, - кротко улыбнулась Пенелопа, на щеке откуда-то появилась маленькая ямочка, - Тебе я могу сказать. Пенелопы больше нет.
Доктор ожидал, что Пенелопа демонически засмеется и начнет буйствовать, но та продолжала сидеть и пытливо всматриваться в доктора.
- А кто же есть? - осторожно спросил он.
- Есть я.
- Кто я?
- Кукбара. Кукбара фон Шпонс, - без особого энтузиазма произнесла Пенелопа.