Но наутро следующего дня Властимир стал собираться в путь. Едва проснувшись, он велел седлать Облака, собрать в тороки запас хлеба для себя и ячменя для жеребца, и, когда солнце поднялось над землей, он сошел с крыльца.
Провожать его вышли воевода его дружины и сам Тор-болд. Отрок держал в поводу Облака — предчувствуя долгий путь, жеребец бил копытами по земле, грыз удила и пофыркивал.
Властимир сам осмотрел упряжь, проверил, сколько и чего сложили в мешки, и еще раз повторил воеводе, что он должен сказать его матери и брату по возвращении в Резань — он не поведал воеводе ничего о причинах своего отъезда и о том, что едет, сам пока не зная, куда и зачем, а просто потому, что тянет его в дорогу, и все тут.
Только Торболд догадывался об этом.
— Ты все-таки едешь? — спросил он, когда они остались одни.
— Должен ехать, — кивнул князь. — Иначе не могу — земля зовет.
— Я тебя не понимаю, — признался варяг. — Ты особенный, я таких ни дома, ни здесь не встречал. Может, есть еще где-то за морями страна, где живут такие же люди, как ты, с таким же сердцем, но пока никто до такой земли не добрался. Поезжай, и пусть хранят тебя боги!
Они обнялись на прощание по обычаю троекратно, и Торболд потянул с пальца перстень.
— Вот, возьми. — И надел его на палец Властимиру. — Когда-то такой перстень получал всякий, кто приходил на эту землю за Рюриком и выполнял его поручения. Я не знаю, куда ты едешь и что встретится тебе на пути, но сейчас на дорогах неспокойно. Он защитит тебя от варягов — любой из них признает этот знак Рюрика и поможет тебе.
Властимир повертел серебряное кольцо с печаткой, на которой был выдавлен трезубец, обрамленный листьями, сложенными в венок. Это был личный герб Рюрика, символ его власти.
— Благодарствую, Торболд. Это поистине бесценный дар.
— Прощай и знай, что мы помним о тебе!
В знак почтения и благодарности Властимир коснулся герба губами и потянулся к истомившемуся в ожидании Облаку. Но не успел он вскочить в седло, как на крыльце показалась Красава.
— Брат!
Красава выскочила как была — в домашней поневе, простоволосая — коса с растрепавшимся концом болталась на плече. Сейчас она не была похожа на княгиню — простая женка, такая же, как и другие жены и девы, что от века провожали на труд и подвиг мужей, отцов и братьев. И ни капли не осталось в ней от той шаловливой девчонки, что три года назад покорила сердце молодого варяга. К груди она прижимала сына. Годовалый мальчик еще ничего не понимал, только таращился тревожно.
Красава сбежала с крыльца и протянула князю племянника:
— Прощай, брат! Властимир принял ребенка.
— Счастья тебе, Игорь сын Торболда, — негромко сказал он. — Ради тебя еду!
— Береги себя, — всхлипнула Красава, припав к его плечу. — Возвращайся жив!
Торболд нахмурился:
— Иди в дом, женщина, не пророчь беды заранее. Властимир вернул ей малыша. Почувствовав что-то, тот заплакал, и Красава поспешила уйти. Мужчины смотрели ей вслед.
— Женское сердце — вещун, — тихо молвил Властимир. — Но я еду. Не могу не ехать. Там кровь льется — если не остановлю ее, и сюда беда доберется. Ради Игоря твоего.
— Тогда, может, ехать и мне?
— Нет, Торболд. Это — мое дело, я о том наверняка знаю.
— Ну, тогда прощай!
Красава не ушла в дом. С крыльца, передав ребенка мамке, она смотрела, как, махнув рукой в последний раз, Властимир выехал за ворота двора. Он еще мелькнул на улице — сверху было видно далеко, — но за углом пропал, будто его и не было.
Облак бежал ходко, радуясь дороге. Он фыркал, играл под всадником и норовил перейти на скок, чего давно с ним не бывало. Легко, как на крыльях, вынес он князя за городские ворота, простучав подковами по бревнам моста, и поскакал по дороге, по которой навстречу князю уже торопились в город люди. Многие провожали его взглядами, иные ломали шапки — князь кивком отвечал им, но не останавливался.
Только один раз сдержал он бег коня — пройдя версты три-четыре, дорога разделилась у придорожного камня на три. Правая убегала на север, в сторону Ростока и Новгорода, левая — на юг, к Резани и далее, до Киева и Чернигова. Центральная взбиралась на холм впереди, долго извивалась на нем, как змея с перебитым хребтом, а потом пропадала в частом ельнике. Что скрывали ели за широкими лапами, словно руками загораживая это от людского глаза, он не ведал, но пришпорил Облака и поехал прямо.
Утомленная бегом, дорога доползла до лесной чащи и там наконец замедлила ход, истончившись до узкой тропы. После ельника, где ей пришлось продираться сквозь колючки, она еле плелась по земле, почти не поворачивая, будто оберегая исцарапанные бока, но в густой лесной чаще ожила, заскакала меж корней деревьев по склонам овражков и вдоль течения ручья.
День клонился к закату. Властимир ехал шагом по лесной дороге, оглядываясь по сторонам и выбирая подходящее место для ночевки. Запасов хлеба у него было достаточно, имелось пока и вяленое мясо, а травы для приправы в лесу знающий да умелый найдет сколько угодно. Он уже не раз спешивался, собирая дикий чеснок, гусиный лук и попавшийся ему как-то на поляне щавель. Удача улыбнулась ему на берегу ручья — выпало найти гнездо дикой утки с яйцами. Оставалось только разжечь костер и сготовить ужин, но Властимир медлил с остановкой, оглядываясь по сторонам.
Больно уж тих был этот лес. В начале травня он с утра до ночи звенит птичьими голосами — у лесных пернатых одна забота: свить гнездо, заманить в него сладким пением подругу и, пока она сидит на яйцах, кормить ее и петь от радости без отдыху, так что, когда вылупятся жадные до корма птенцы, многие отцы-певцы худеют и забрасывают песни до новой весны, а то и вовсе бросают подругу и улетают кормиться в одиночестве, но все равно молча. Здесь же тишина пугала — даже сороки не трещали. У берега ручья князь ни разу не заметил ни одного ужа или лягушки, дорогу ни разу не пересек свежий след зверя. Только его Облак топтал опустевшие лесные тропы. Не иначе как что-то неведомое бродит тут. Может, это и есть тот самый Змей, за которым он отправился?
В глубине леса уже сгустилась тьма, когда он в овражке выбрал место и, пустив Облака на росы пастись, разжег костер. Живая душа огня разогнала страхи, а фырканье радующегося росистой траве коня помогло забыть, что он совсем один на версты вокруг.
Князь сидел на камне у костра, при свете его правя упряжь. И узда, и седло были отличные, новые, все дары Тор-болда, и Властимир только обматывал полоской кожи стремя — варяжские несколько отличались от тех, к каким он привык с детства. Он то и дело отвлекался на пляску языков пламени — шаловливых детей огня, пытаясь угадать, дают ли они ему тайный совет или просто так радуются жизни, славя Перуна.
Вдруг Облак, катавшийся по росе, вскочил и громко фыркнул. Ударив хвостом по боку, подбежал к хозяину и встал подле, тревожно нюхая воздух.
Князь поднялся, вытаскивая из ножен меч. Не зря лес так тих — недобрая сила тут бродит. Но стоящие плотным угрюмым кольцом деревья молчали — никто не показывался из чащи.
— Да присядь, добрый молодец! — вдруг совсем рядом послышался старческий голос.
Облак шарахнулся от неожиданности, и сам Властимир едва не выронил меч — у костра, неизвестно откуда взявшийся, сидел на камешке стар-старичок росточком с кочку. Он надвинул шапку на уши, зябко кутался в кафтанчик и тянул маленькие ладошки к огню. Крошечные блестящие глазки смотрели виновато и хитро, как у мальчишки, которого заметил в опасной близости от своего сада хозяин.
Не сводя глаз со странного гостя, что появился как из-под земли — ни один ведь лист не дрогнул! — Властимир снова сел, но меча из рук не выпустил и, уже сев, глянул на ноги старичка. Он почти не удивился, признав в нем лешего, но все-таки спросил:
— Ты кто будешь-то, дедушка?
Тот весело захихикал и придвинулся ближе к костру.