– Есть места на семь пятнадцать.
– В первом классе?
– Да.
– Одно место, пожалуйста.
– Вы знаете о предупреждении правительства про террор?
– Я никогда не обращаю большого внимания на подобные сообщения, – сказал Мартино. – К тому же, если мы перестанем жить, значит, террористы победили, ведь верно?
– Совершенно справедливо.
Мартино услышал стук пальцев по клавишам компьютера.
– Хорошо, доктор Мартино. Ваш заказ изменен. Ваш поезд уходит в семь пятнадцать с вокзала Гар-де-Лион.
Мартино положил трубку телефона.
Глава 24
Труа, Франция
– Сумайрийя? Ты хочешь знать про Сумайрийю? Это был рай на земле. Эдем. Фруктовые сады и оливковые рощи. Арбузы и бананы, огурцы и пшеница. В Сумайрийе жил простой народ. Чистый. Посадки, потом сбор урожая – таким был ритм нашей жизни. Дожди и засухи. В Сумайрийе нас было восемьсот человек. У нас была мечеть. Была школа. Мы были бедны, но Аллах даровал нам все, в чем мы нуждались.
«Нет, вы только послушайте ее, – думал Габриэль, ведя машину. – Мы… Наша…» Она родилась через двадцать пять лет после того, как Сумайрийя была стерта с карт мира, а говорит о деревне так, точно прожила там всю жизнь.
– Мой дед был важным человеком, имевшим влияние среди старейшин деревни. У него было сорок дунамов земли и большое стадо овец. Он считался богачом. – Ироническая улыбка. – Быть богачом в Сумайрийе значило, что ты хоть и бедный, но не слишком.
Глаза ее потемнели. Она посмотрела на лежавший на коленях револьвер, потом на поля французов, мелькавшие за ее окошком.
– Тысяча девятьсот сорок седьмой год был началом конца моей деревни. В ноябре ООН проголосовала за раздел моей земли и половину отдала евреям. Сумайрийя, как и остальная Западная Галилея, должна была стать частью Арабского государства в Палестине. Но так, конечно, не произошло. На другой день после голосования в ООН началась война, и евреи считают теперь, что могут забрать себе всю Палестину.
«Это же арабы начали войну, – хотел сказать Габриэль, – это шейх Асад аль-Халифа, военачальник из Бейт-Сайеда, открыл шлюзы крови своим террористическим нападением на автобус, шедший из Нетаньи в Иерусалим». Но сейчас не время было препираться по поводу фактов истории. Рассказ про Сумайрийю завладел женщиной, и Габриэль не хотел разрушать чары.
Она обратила на него взгляд.
– Ты о чем-то думаешь.
– Я слушаю твой рассказ.
– Лишь частью своего мозга, – сказала она, – а другая часть думает о чем-то другом. Уж не думаешь ли ты отобрать у меня револьвер? Не планируешь ли побег?
– Никакого побега быть не может, Палестина… ни для тебя, ни для меня. Рассказывай дальше.
Она посмотрела в окошко.
– Тринадцатого мая тысяча девятьсот сорок восьмого года колонна бронемашин Хаганы выехала по прибрежной дороге из Акры. Это была операция под кодовым названием «Бен-Ами». Это было частью «Тохнит Дале». – Она взглянула на Габриэля. – Тебе известно это название – «Тохнит Дале»? План «Д»?
Габриэль кивнул и вспомнил, как Дина стояла среди развалин Бейт-Сайеда. Как давно это было? Всего месяц назад, а казалось, прошла целая жизнь.
– Объявленной целью операции «Бен-Ами» было укрепление нескольких изолированных еврейских поселений в Западной Галилее. Настоящей же целью было завоевание и аннексия. Собственно, приказы были отданы уничтожить три арабские деревни: Басса, Зиб и Сумайрийя. – Она помолчала, посмотрела, какую реакцию вызывает ее рассказ, и продолжила его: – Сумайрийя была обречена погибнуть первой из трех деревень. «Хагана» окружили деревню перед зарей и осветили ее фарами своих бронированных машин. На некоторых мужчинах были красные клетчатые кафии. Часовой в деревне увидел кафии и решил, что это не евреи нападают, а подошли арабские подкрепления. Он сделал несколько приветственных выстрелов в воздух и был немедленно скошен огнем «Хаганы». Весть о том, что в деревне евреи, переодетые под арабов, породила панику. Защитники Сумайрийи храбро сражались, но они не могли противостоять лучше вооруженной «Хагане». Через несколько минут начался исход.
Евреи хотели, чтобы мы ушли, – вздохнула она. – Они намеренно не поставили охрану в восточной части деревни, чтобы дать нам возможность уйти. У нас не было времени ни упаковать одежду, ни взять какую-либо еду. Мы просто бросились бежать. Но это не удовлетворило евреев. Они стреляли по нам, пока мы бежали по полям, которые обрабатывали не одну сотню лет. Пять поселян погибли на этих полях. А в деревню вошли саперы «Хаганы». Убегая, мы слышали позади взрывы. Евреи превращали наш рай в груду необитаемых развалин.
Крестьяне Сумайрийи вышли на дорогу и пошли на север, к Ливану. К ним вскоре присоединились жители Бассы и Зиба, а также нескольких менее крупных поселений на востоке.
– Евреи говорили нам, чтоб мы шли в Ливан, – сказала она. – Они говорили, чтоб мы переждали там несколько недель, пока не прекратятся бои, и тогда нам разрешат вернуться. Вернуться? Куда было нам возвращаться? Наши дома были уничтожены. Вот мы и шли дальше. И перешли через границу – в изгнание. В забвение. А за нашей спиной навсегда закрылись для нас ворота Палестины, чтобы мы не могли вернуться.
Реймс. Пять часов.
– Остановись, – сказала она.
Габриэль вывел «мерседес» на обочину автострады. Они сидели молча в подрагивавшей от проходящего транспорта машине. Затем зазвонил телефон. На этот раз она слушала дольше обычного. Габриэль подозревал, что ей давали последние инструкции. Не произнеся ни слова, она выключила телефон и положила его обратно в сумку.
– Куда мы едем?
– В Париж, – сказала она. – Как ты и подозревал.
– По какой дороге он хочет, чтобы я ехал?
– По «А-четыре». Знаешь такую?
– Знаю.
– Она приведет тебя…
– …на юго-восток Парижа. Я знаю, куда она приведет меня, Палестина.
И Габриэль вывел машину на автостраду. На приборной доске часы показывали 5.05. Мимо промелькнула надпись: «Париж. 145». Значит, сто сорок пять километров до Парижа. Девяносто одна миля.
– Закончи свой рассказ, Палестина.
– На чем мы остановились?
– Ливан, – сказал Габриэль. – Забвение.
– Мы разбили лагерь в горах. Стали искать еду. Мы жили на щедроты наших арабских братьев и ждали, когда откроют ворота Палестины, ждали, чтобы евреи выполнили обещания, которые они дали нам в то утро, когда мы бежали из Сумайрийи. Но в июне Бен-Гурион сказал, что беженцы не могут вернуться домой. Он сказал, что мы «пятая колонна» и нас нельзя пускать назад. Что мы будем шипом в боку нового еврейского государства. Мы поняли тогда, что никогда больше не увидим Сумайрийи. Потерянного рая.
Габриэль взглянул на часы. 5.10 вечера. Еще 80 миль до Парижа.
– Мы пошли на север, в Сидон. Провели долгое жаркое лето в палатках. Затем похолодало и полили дожди, а мы все равно жили в палатках. Мы назвали наш новый дом Айн аль-Хильве – «благоухающая весна». Тяжелее всего пришлось моему деду. В Сумайрийе он был человеком, с которым считались. Он обрабатывал поля и имел стада. Он кормил семью. А теперь его семья жила на подаяния. У него был документ на право собственности, а земли не было. У него были ключи от двери, но не было дома. В первую же зиму он заболел и умер. Он не хотел жить – жить в Ливане. Мой дед умер, когда умерла Сумайрийя.
5.25 вечера. До Парижа – 62 мили.
– Мой отец был совсем мальчиком, когда ему пришлось взвалить на себя ответственность за мать и двух сестер. Работать он не мог – ливанцы не позволяли. В школу пойти он тоже не мог – ливанцы и этого не позволяли. Ни ливанского страхования, ни ливанского здравоохранения. И уехать оттуда мы не могли – у нас не было паспортов. Мы были людьми без гражданства. Мы вообще не были людьми. Мы были никем.
5.38 вечера. До Парижа – 35 миль.
– Когда мой отец женился на девушке из Сумайрийи, остатки жителей нашей деревни собрались в Айн аль-Хильве на свадебную церемонию. Было совсем как дома, только все вокруг было другое. Вместо рая нас окружали открытые помойки и лагерные домишки из шлакобетона. Моя мать родила отцу двоих сыновей. Каждый вечер он рассказывал им про Сумайрийю, чтобы они не забыли свой настоящий дом. Он рассказал им про аль-Накба – катастрофу и заронил в них мечту об аль-Авда – возвращении. Мои братья росли, чтобы стать борцами за Палестину. Другого выбора не было. Как только они выросли настолько, чтобы держать оружие, «Фатах» начал их тренировать.