– А ты?
– Я была последним ребенком. Я родилась в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, как раз когда в Ливане начиналась гражданская война.
5.47 вечера. До Парижа – 25 миль.
– Мы никогда не думали, что они снова к нам явятся. Да, мы потеряли всё – наши дома, нашу деревню, нашу землю, – но по крайней мере мы чувствовали себя в безопасности в Айн аль-Хильве. Евреи никогда не придут в Ливан. Верно ведь?
5.52 вечера. До Парижа – 19 миль.
– Операция «Мир для Галилеи» – вот как они это назвали. Боже мой, даже Оруэлл не мог бы придумать лучшего названия. Четвертого июня тысяча девятьсот восемьдесят второго года израильтяне вторглись в Ливан, чтобы раз и навсегда покончить с Организацией освобождения Палестины. Всем нам это казалось таким знакомым. Вооруженная колонна израильтян двигалась по дороге вдоль берега на север, только на этот раз дорога вдоль берега шла в Ливане, а не в Палестине, и солдаты принадлежали к израильским силам обороны, а не к Хагане. Мы понимали, что будет худо. Айн аль-Хильве был известен как земля «Фатах», столица палестинской диаспоры. Восьмого июня началась битва за лагерь. Израильтяне послали своих парашютистов. Наши люди сражались как львы – от одного проулка до другого, от дома до дома, отбивались из мечетей и больниц. Если кто-то из бойцов пытался сдаться, его тут же убивали. Был дан приказ: в битве за Айн аль-Хильве будем сражаться до последнего человека.
Израильтяне изменили свою тактику. С помощью авиации и артиллерии они ровняли лагерь с землей – квартал за кварталом, сектор за сектором. Затем появлялись их парашютисты и истребляли наших бойцов. Через каждые два-три часа израильтяне устраивали передышку и требовали, чтобы мы сдались. И всякий раз получали один и тот же ответ: никогда. Так продолжалось целую неделю. В первый же день боев я потеряла одного из моих братьев, а другого брата – на четвертый день. В последний день сражения израильтяне приняли мою мать за бойца, когда она вылезала из-под обломков, и застрелили ее.
Когда бои наконец прекратились, Айн аль-Хильве стал пустырем. Евреи вторично превратили мой дом в развалины. Я потеряла братьев, потеряла мать. Ты спрашиваешь, почему я тут. Я тут из-за Сумайрийи и Айн аль-Хильве. Вот что сионизм значит для меня. Я должна сражаться – иного выбора нет.
– А что было после Айн аль-Хильве? Куда ты отправилась?
Женщина отрицательно покачала головой.
– Я достаточно тебе уже рассказала, – произнесла она. – Даже слишком много.
– Я хочу услышать и остальное.
– Веди машину, – сказала она. – Почти настало время встречи с твоей женой.
Габриэль взглянул на часы: 6 часов вечера. Оставалось 10 миль до Парижа.
Глава 25
Сен-Дени, Северный Париж
Амира Ассаф закрыла за собой дверь квартиры. Коридор – длинный серый туннель из цемента – был в полутьме, освещенный лишь то тут, то там мигающей флюоресцентной трубкой. Амира повезла кресло на колесиках к лифтам. Какая-то женщина – судя по акценту, марокканка – кричала на двоих маленьких детей. Дальше – трое африканских парней слушали американскую музыку по портативному стереоприемнику. «Вот и все, что осталось от Французской империи, – подумала она. – Несколько островов в Карибском море да склады в Сен-Дени, набитые людьми».
Она подошла к лифту и нажала на кнопку вызова, затем посмотрела вверх и увидела, что одна из кабинок идет к ней. «Слава Богу», – подумала она. Это была единственная часть пути, которая выпадала из-под ее контроля, – разболтанные старые лифты дома. Дважды за время подготовки ей пришлось спускаться двадцать три этажа пешком, потому что лифты не работали.
Звякнул звоночек, дверцы со скрипом открылись. Амира ввезла кресло в кабину, где можно было задохнуться от запаха мочи. Спускаясь вниз, она размышляла, почему бедняки писают в лифте. Когда дверцы отворились, она вытолкала кресло в вестибюль и перевела дух. Здесь было не намного лучше. Лишь очутившись на улице, на холодном свежем воздухе, она избавилась от запаха множества людей, живущих в тесноте.
В этом просторном четырехугольнике, окруженном четырьмя большими блоками домов, было что-то от деревенской площади Третьего мира – группки мужчин, разделенные по странам своего происхождения, болтали в прохладе сумерек; женщины несли пакеты из бакалеи; дети играли в футбол. Никто не обратил внимания на красивую молодую палестинку, толкавшую кресло на колесиках, в котором сидела фигура неопределенного пола и возраста.
Амире потребовалось ровно семь минут, чтобы дойти до станции метро «Сен-Дени». Это была большая станция – сочетание железнодорожной станции и метро, и в этот час из всех выходов на улицу выливались толпы. Амира вошла в зал продажи билетов и тотчас увидела двух полицейских – первый признак того, что объявлена тревога. Она следила за новостями и знала, что в метро и на железнодорожных станциях по всей стране ужесточена система безопасности. Но знали ли они про «Сен-Дени»? Искали ли они женщину-инвалида, похищенную предыдущей ночью из психиатрической больницы в Англии? Амира продолжала идти.
– Извините, мадемуазель.
Она обернулась – перед ней был служащий станции, молодой и услужливый, в хорошо отутюженной форме.
– Куда вы направляетесь?
У нее в руке были билеты – говорить надо было правду.
– На поезд, – сказала она. И добавила: – На Гар-де-Лион.
Служащий улыбнулся:
– Вон там есть лифт.
– Да, я знаю дорогу.
– Могу я вам помочь?
– Я вполне справлюсь.
– Пожалуйста, – сказал он, – разрешите помочь.
«Такое уж везение, – подумала она. – Единственный приятный служащий на всем метро, и как раз сегодня вечером он работает на станции „Сен-Дени“. Отказ от его помощи может выглядеть подозрительно». Она кивнула и протянула служащему билеты. Он провел ее через турникет, затем по заполненному людьми залу к лифту. Они в молчании спустились на железнодорожную станцию. Служащий провел Амиру на нужную платформу. На какой-то миг она испугалась, что он пробудет с ней до приезда поезда. А он пожелал ей доброго вечера и поехал наверх.
Амира посмотрела на расписание прибытия поездов. Двенадцать минут. Она бросила взгляд на свои часы, произвела подсчет. Никаких проблем. Она села на скамейку и стала ждать. Через двенадцать минут поезд прибыл на станцию и остановился. Двери с пневматическим шипением открылись. Амира встала и вкатила женщину в вагон.
Глава 26
Париж
Где я? В поезде? И кто эта женщина? Это она работала в больнице? Я говорила доктору Эйвери, что она мне не нравится, но он меня не слушал. Слишком много времени она крутилась вокруг меня. Чересчур тщательно за мной следила. «Вам просто все не нравится, – сказал доктор Эйвери. – Ваша реакция на нее – следствие вашей болезни. Ее зовут Амира. Она очень добрая и высококвалифицированная». – «Нет, – пыталась я сказать ему, – она следит за мной. Что-то случится. Она ведь палестинка. Я вижу это по ее глазам». Почему доктор Эйвери не послушал меня? Да пыталась ли я в самом деле все это сказать ему? Я не уверена. Я ни в чем не могу быть уверена. Посмотри телевизор, Габриэль. Ракеты снова падают на Тель-Авив. Ты не думаешь, что Саддам на этот раз начинил их химикалиями? Мне неприятно сидеть в Вене, когда на Тель-Авив падают ракеты. Ешь макароны, Дани. Посмотри на него сейчас, Габриэль. Он так на тебя похож. Я чувствую себя в этом поезде, будто я в Париже, но окружают меня арабы. Куда привезла меня эта женщина? Почему ты не ешь, Габриэль? Ты хорошо себя чувствуешь? Что-то ты неважно выглядишь. Бог мой, ты же весь горишь! Ты заболел? Смотри, еще одна ракета. Господи, пожалуйста, пусть она упадет на пустой дом. Только не на дом мамы. Я хочу уйти из этого ресторана. Я хочу домой, хочу позвонить маме. Я думаю, что случилось с тем парнем, который в больнице стерег меня. Как я тут очутилась? Кто меня сюда привел? И куда этот поезд едет? Снег. Господи, до чего я ненавижу этот город, но снег делает его таким красивым. Снег очищает Вену от ее грехов. Снег падает на Вену, а ракеты сыплются на Тель-Авив. Ты сегодня вечером работаешь? Как поздно ты придешь? Извини, сама не знаю, почему я об этом спрашиваю. Вот дерьмо. Машину накрыло снегом. Помоги мне счистить снег с окон, прежде чем уйти. Удостоверься в том, что Дани хорошо пристегнут. Улицы такие скользкие. Да, я буду осторожна. Да ну же, Габриэль, поторопись. Я хочу поговорить с мамой. Я хочу услышать ее голос. Поцелуй меня последний раз, а потом повернись и уходи. Я люблю смотреть, как ты идешь, Габриэль. Ты идешь будто ангел. Мне ненавистно то, что ты делаешь для Шамрона, но все равно я тебя люблю. Вот черт, машина не заводится. Попробую еще раз. Почему ты вдруг возвращаешься, Габриэль? Куда эта женщина везет меня? Почему ты кричишь и бежишь к машине? Снова поворачиваю ключ. Тишина. Дым и огонь. Вытаскивай сначала Дани! Торопись, Габриэль. Пожалуйста, вытащи его! Я горю! Я сгораю! Куда эта женщина везет меня? Помоги мне, Габриэль. Пожалуйста, помоги.