– Насколько ты осведомлен о том, чем я занимаюсь, Эли?
– До меня дошли слухи, что ты вернулся в страну и это как-то связано со взрывом в Риме. Затем однажды вечером ко мне явился Шамрон и сказал, что ты гоняешься за одним юным сабри. Это правда? Неужели этот малыш Халед совершил то, что произошло в Риме?
– Он уже больше не малыш. Это он натворил то, что произошло в Риме и на Гар-де-Лион. А также в Буэнос-Айресе и Стамбуле до того.
– Меня это не удивляет. Терроризм – в жилах Халеда. Он впитал его с молоком матери. – Лавон покачал головой. – Знаешь, если бы я оберегал тебя во Франции, как это было в прошлом, ничего этого не случилось бы.
– По-видимому, это верно, Эли.
О мастерском поведении Лавона на улице ходили легенды. Шамрон всегда говорил, что Эли Лавон мог исчезнуть, пожимая вам руку. Раз в год он отправлялся в Академию учить секретам своего мастерства следующее поколение. Сыщики, которые были в Марселе, наверняка провели какое-то время, сидя у ног Лавона.
– Так что же привело тебя в Армагеддон?
Габриэль выложил на стол фотографию.
– Красивый черт, – сказал Лавон. – Кто это?
Габриэль положил на стол второй вариант фотографии.
На ней рядом с объектом сидел Ясир Арафат.
– Халед?
Габриэль кивнул.
– А какое это имеет ко мне отношение?
– Я думаю, что у вас с Халедом есть нечто общее.
– Что же?
Габриэль посмотрел вдаль, на раскопки.
Трое американских студентов присоединились к ним, ища тень под навесом. Лавон и Габриэль извинились и медленно пошли по периметру раскопок. Габриэль рассказал Лавону все, начиная с обнаруженного в Милане досье и кончая информацией, привезенной Набилем Азури из Айн аль-Хильве. Лавон слушал, не задавая вопросов, но Габриэль видел по умным карим глазам Лавона, что он уже устанавливает связь и ищет пути дальнейших разведок. Он ведь был не только мастером сыска. Подобно Габриэлю, Лавон был дитя выживших в холокосте. После операции «Гнев Господень» он обосновался в Вене и открыл маленькую контору расследований под названием «Рекламации за период войны и справки». Имея крошечный бюджет, он умудрился выследить миллионы долларов, украденных у евреев, и сыграл значительную роль в изъятии из швейцарских банков многомиллиардных сумм. Пять месяцев тому назад в конторе Лавона взорвалась бомба. Две помощницы Лавона были убиты; сам Лавон, тяжело раненный, несколько недель был в коме. Человек, заложивший бомбу, работал на Эриха Радека.
– Так ты думаешь, что Феллах аль-Тамари знала Халеда?
– Безусловно.
– Это как-то не вяжется с характером Халеда. Надо быть очень осторожным малым, чтобы столько лет оставаться в тени.
– Это верно, – сказал Габриэль, – но он знал, что Феллах погибнет при взрыве на Гар-де-Лион и его тайна будет сохранена. Она была влюблена в него, и он солгал ей.
– Я понимаю ход твоих рассуждений.
– Но главное доказательство того, что они знали друг друга, исходит от ее отца. Феллах велела отцу сжечь письма и фотографии, которые она посылала ему на протяжении многих лет. Это означает, что на них был Халед.
– Под своим именем?
Габриэль отрицательно покачал головой.
– Это представляло собой еще большую угрозу для него. Она, должно быть, называла его другим именем – его французским именем.
– Так ты думаешь, что Халед встретил девушку в обычных обстоятельствах и потом завербовал ее?
– Именно так он поступил бы, – сказал Габриэль. – Так же поступил бы и его отец.
– Он мог с ней познакомиться где угодно.
– Или они могли познакомиться где-нибудь вроде этого места.
– На раскопках?
– Она изучала археологию. Возможно, и Халед тоже. Или, может быть, он был, как ты, профессором.
– Или, может быть, она просто познакомилась с красавцем арабом в баре.
– Мы знаем ее имя, Эли. Мы знаем, что она была студенткой и изучала археологию. Если мы будем держаться Феллах, это приведет нас к Халеду. Я уверен.
– Так и держись этого направления.
– По вполне очевидным соображениям я не могу сейчас вернуться в Европу.
– Так почему не передать это в руки Службы, и пусть их сыщики поработают?
– Потому что после провала в Париже напасть на Халеда на европейской земле никто не захочет. К тому же я и есть Служба, и я передаю его тебе. Я хочу, Эли, чтобы ты нашел его. Тихонько. А на это у тебя есть особый дар. Ты знаешь, как делать подобные вещи, не поднимая шума.
– Это правда, но я поотстал на шаг-другой.
– Ты способен путешествовать?
– Если только речь не идет о насилии. Это уж твоя вотчина. Я – книгочей. А ты – еврей-боец.
Лавон выудил сигарету из кармана рубашки и закурил, оградив ее рукой от ветерка. Он с минуту смотрел на долину Джезреель, прежде чем произнести:
– Ты всегда им был, верно, Габриэль?
– Кем это?
– Евреем-бойцом. Ты любишь играть роль тонкого художника, но глубоко внутри ты больше похож на Шамрона, чем тебе кажется.
– Халед снова начнет убивать. Может, он подождет до апреля, а может, цель появится раньше – что-то такое, что позволит ему удовлетворить свою жажду еврейской крови.
– Может быть, ты тоже страдаешь подобной жаждой?
– Немного, – согласился Габриэль, – но сейчас дело не в мщении. Речь идет о справедливости. И о защите невинных людей. Найдешь его мне, Эли?
Лавон кивнул:
– Не волнуйся, Габриэль. Я найду его… прежде чем он сможет снова кого-то убить.
Они постояли молча, глядя вниз – на страну.
– Изгнали мы их, Эли?
– Ханаанитов?[31]
– Нет, Эли. Арабов.
– Мы, безусловно, не упрашивали их остаться, – сказал Лавон. – Возможно, так было легче.
Голубая машина медленно ехала по Наркисс-стрит. Габриэль узнал человека, сидевшего за рулем. Габриэль вошел в дом и быстро поднялся по лестнице. На площадке, возле полуоткрытой двери, стояли два чемодана. Кьяра сидела в гостиной в элегантном черном европейском костюме и в туфлях на высоком каблуке. На лице ее был макияж. Габриэль никогда прежде не видел Кьяры с макияжем.
– Куда это ты собралась?
– Ты прекрасно знаешь – мог бы и не спрашивать.
– На работу?
– Да, конечно, на работу.
– Как долго ты будешь отсутствовать?
Ее молчание подсказало ему, что она не вернется.
– Когда покончу с работой, вернусь в Венецию. – И добавила: – Заботиться о родных.
Он стоял и смотрел на нее. По щекам Кьяры потекли слезы, черные от туши. Они показались Габриэлю грязными потеками дождя на статуе. Кьяра смахнула их рукой и стала смотреть на почерневшие пальцы, злясь на свою неспособность справиться с чувствами. Потом выпрямилась и поморгала несколько раз.
– Ты разочаровался во мне, Габриэль.
– Из-за чего?
– Из-за того, что я заплакала. Ты ведь никогда не плачешь, верно?
– Больше не плачу.
Он сел с ней рядом и попытался взять ее руку. Она отдернула руку и стала бумажной салфеткой промокать макияж, затем открыла пудреницу и посмотрела на себя в зеркало.
– Я не могу в таком виде войти в самолет.
– Вот и отлично.
– Не строй иллюзий. Я все равно уеду. К тому же ведь ты хочешь этого. Ты никогда не прогонишь меня – для этого ты слишком приличный человек, но я знаю, что ты хочешь, чтобы я уехала. – Она захлопнула пудреницу. – Я не виню тебя. Как ни странно, я тебя еще больше люблю. Я хотела бы только, чтобы ты не говорил, что хочешь жениться на мне.
– А я и хотел.
– Хотел?
– Я действительно хочу жениться на тебе, Кьяра, – и помолчал, – но не могу. Я ведь женат на Лие.
– Лояльность, так, Габриэль? Верность долгу или своим обязательствам. Преданность. Верность.
– Я не могу оставить ее теперь – после того, что она пережила по милости Халеда.
– Через неделю она и не вспомнит об этом. – Кьяра, заметив, как покраснел Габриэль, взяла его руку. – Господи, извини. Пожалуйста, забудь, что я это сказала.