С этого момента смерть Иисуса стала решенным делом (Марк, 11,27–12,12). Иисус оспаривает их право на храм, который, как он считает, они превратили из дома молитвы в прибежище разбойников. Это столкновение должно было иметь для Иисуса гибельные последствия, поскольку он вступил в конфликт с носителями власти в Израиле, получившими с момента смещения Архелая в 6 г. от римлян власть и право в иудейском религиозном государстве.
Возможно, Синедрион издавал приказы об аресте Иисуса (Иоанн, 11,57) и выдаче его местонахождения. Это требование исполнил Иуда Искариот, из каких бы соображений он ни исходил. Если противники Иисуса не решались открыто арестовать его в связи с предстоящим праздником Пасхи, то теперь им представилась возможность получить его в свою власть (Марк, 14,1; 2.10; 11).
Иисус знал, что больше не сможет избежать грозящей опасности. На тайной вечере, порядок и смысл которой определялись праздником Пасхи, он произвел двойное символическое действо, сопроводив его скупыми пояснениями. Чтобы понять намерение, нужно интерпретировать пояснительные слова с учетом символических действий, и наоборот, ибо различное понимание отдельно взятых пояснительных слов вызвало спор, расколовший христианский мир. В начале трапезы Иисус благословил хлеб, разделил его среди участников трапезы и объединил их тем самым в общность, в которой они были благословенны Господом, а он — хлебом, которым они живы перед Господом. Преломление хлеба Иисус сопровождает пояснительными словами: это тело мое (это я), то есть я — хлеб, связанный с вами. Евангелист Иоанн точно обозначает это словами Иисуса: «Я есмь хлеб жизни» (Иоанн, 6,35.48.51).
В конце трапезы, то есть через довольно продолжительное время после оделения хлебом, Иисус пустил по кругу свою чашу и они пили из нее, хотя перед каждым стояла собственная. Этим повторным жестом он еще раз объединяется с ними, при этом произносит слова, пророчествующие о его смерти: «Сия чаша есть новый завет в Моей крови, которая за вас (человечество) проливается», — таков, вероятно, дословный текст, собранный, из различных литургических формулировок (Марк, 14,24 и Матф,26,28; 1 Коринф. 11,25 и Лука 22,20).
Его деяния превратили союз Бога с Израилем в союз Бога с народами, скрепленный его самоотречением (пролитая кровь). Пьющие из чаши благодаря этому вступают в союз с Богом, становятся участниками союза, который он по поручению Бога заключает с людьми; «пролитая за многих» означает в палестинском словоупотреблении «за народы», за человечество, за всех. Его смерть от властей Израиля превращает союз Бога с Израилем в союз с человечеством; благодаря общей чаше апостолы Иисуса становятся союзниками Бога.
Иисус изображал грядущее Царство Божье в виде пира и сам собирал общество для пира. На прощальной вечере со своими единомышленниками он выразил это притчей для будущего. Последняя трапеза с Иисусом стоит в ряду его аналогичных мероприятий с другими гостями и является не концом, а рубежом. С тайной вечери переданы его слова: «Истинно говорю вам: Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божием» (Марк, 14,25). По свидетельству всех евангелистов, этой последней трапезой Иисус подразумевал страсти как служение, которым он завершает свои деяния и открывает новые (Марк, 10,45; Матф, 20,28; Лука, 22,24–30; Иоанн, 13,1-20).
Последняя трапеза перед началом пасхи по обычаю этого праздника сопровождалась большим славословием, состоявшим из псалмов 112–113 до еды и 114–118 после еды. По завершении ее все пошли в Гефсиманский сад, который, вероятно, принадлежал владельцу дома, где проходила тайная вечеря. Теперь он мог использовать последнюю возможность избежать страданий — уйти через Елеонскую гору. Однако Иисус остался. Это результат его одинокого моления в Гефсиманском саду, предание рассказывает, что Иисус, страшась позорной смерти, сопровождаемой страданиями, должен был выдержать последнее тяжелое испытание. Его арестовал отряд храмовой внутренней службы, который Иуда привел в Гефсиманский сад. Один из присутствующих своим мечом отсек ухо рабу первосвященника, но конфликт был улажен, так что удалось избежать столкновения. Иисус сдался им без сопротивления.
Далее евангелисты показывают Иисуса перед Синедрионом и наместником: он стоит перед своими судьями не как проситель и не пытается вызвать у них сочувствия и снисхождения, как это обычно бывало на подобных процессах того времени, а в величавом молчании. Смертный приговор произнесен Понтием Пилатом. Поскольку Иисуса должны были распять по римскому обычаю, то в качестве его вины указывалось: «Царь Иудейский» (Марк, 15,26; Матф., 27,37; Лука, 23,28; Иоанн, 15,19). Отсюда возникают два вопроса: вопрос о доле ответственности евреев за смертный приговор, вынесенный Иисусу римлянами, и вопрос о его претензии на мессианство.
Против Иисуса был возбужден настоящий процесс, который завершился вынесением смертного приговора. Примеры появления претендентов на мессианство свидетельствуют, что римляне пресекали подобные попытки кровавыми способами и сразу же казнили основных зачинщиков. Однако с Иисусом подобного не произошло; он был передан им евреями. Передача ясно показывает, что вопрос о мессианстве в истории Иисуса не ставился. В народе он считался пророком. Мессианские ожидания высказывались со стороны учеников и приверженцев Иисуса, он же не отвергал их. Он не хотел, чтобы его связывали с национально-политическим ожиданием мессии Израилем. Проблема Иисуса заключалась в другом. Послание, продиктованное его знанием о Боге, и обусловленное этим поведение Иисуса ставят под сомнение основы жизни в Израиле, диктуемые законом и храмом, и приводят к имманентной критике представителей власти в Израиле, поставленных римлянами. Это стало поводом к возбуждению процесса против Иисуса. Его послание и поведение могли быть восприняты как пророчески-мессианские. Именно в этом ключ к пониманию судебного процесса над Иисусом, приведшего к смертному приговору. Синедрион вынужден был добиваться его осуждения римлянами, чтобы устранить угрозу порядку в Израиле и своей собственной власти и запугать ту часть народа, которая была на стороне Иисуса, включая его учеников.
С этой точки зрения, ночной разбор дела перед Синедрионом, не имевшим законной силы, приобретает значение предварительного следствия, которое приняло решение о его выдаче римлянам и предоставило римскому наместнику материалы обвинения, собранные, согласно Иоанну (11,47–50), уже давно. Это означает, что вопрос о мессианстве Иисуса и о том, что он сын Бога, относится к редактированию более ранних сообщений с христологической точки зрения (Марк, 14.60–62). Расследование сосредоточилось на критике Иисусом храма, где в центре внимания оказались христологически интерпретированные у Марка слова, которые дословно могли бы звучать так: «Я разрушу этот храм и за три дня воздвигну другой», — слова, повторенные с насмешкой и перед крестом (Марк, 14.58, 16,29; Матф., 26,61; 27,40). Богохульство, которое считалось смертельной виной и было представлено Пилату как претензии на мессианство (Марк, 14.55–58.63-65)?
Христологические толкования притязаний на то, что он мессия и сын Божий, объясняют тот факт, что знание Иисуса о Боге как источнике его речей и действий послужило главной причиной того, что современники его отвергли. Открытым остается вопрос, понял ли Понтий Пилат, что Иисус не виновен в том, в чем его обвиняют, или здесь сыграли свою роль лишь апалогетические мотивы; это может быть вероятно потому, что свидетельство распятого мессии вызвало бы у римских властей недоверие к признающим его, поскольку распятие — римская смертная казнь. Понтий Пилат заявил об этом. Эпизод с Вараввой (Марк, 15,6-15) восходит к обычаю пасхальной амнистии; освобождения Вараввы, принадлежавшего к повстанцам, требовали не те круги народа, которые с ликованием встречали въезжающего в Иерусалим Иисуса. Они стремились к национальному триумфу и не были заинтересованы в Иисусе. Его можно было и распять. Для Пилата же Иисус был случаем политического оппортунизма, жертвой которого тот пал.