Солнце поднялось над линией горизонта, горячая струя воздуха вонзилась в его глаза. Он перевел дух, сердце перестало стучать так часто, голос его слушался. Он поднял короткий кривой меч в правой руке, деревянный щит в левой, ударил по нему тонким клинком. Раздался глухой звук, похожий на звон колокола с деревянным языком, которым христиан зовут к молитве.
— О Бану Ади! — восклицает он хриплым голосом, — О Бану Фихр! Утро наступило!
Это древний сигнал к подъему корейшитов Мекки, сигнал, которым созываются все способные держать оружие на защиту города и караванов…
— О Бану Таим! О Бану Абдеддар! Утро близко!
Уже открываются некоторые ворота, заспанные лица выглядывают, смотрят на человека на холме.
— О сыны Омайи! О Бану Хашим! Утро близко!
Голос не хрипнет, наоборот, начинает звучать яснее, увереннее и еще громче.
— Утро приближается, о Бану Макзум, о Бану Азад!
На широкой улице, где проживает семья Омаядов, открывается дверь за дверью, вооруженные мужчины спешат на площадь Каабы, во главе с Абу Софианом. Это была гордость Омаядов, что на воинский клич они отзывались первыми. Следом за ними шел род Таим, Абу Бекр вел их.
Через площадь спешила пара молодых парней из рода Макзум, размахивая своими длинными копьями. Наверху, в круто поднимающемся вверх переулочке, в котором жили бедные семьи, толпились мужчины, плечом к плечу, даже были слышны их громкие вопросы и предположения. Резкий голос зовущего с холма еще не умолк. Имя за именем выкрикивал он, называя каждую семью. Потом перерыв. Ярко освещенный солнцем стоит Мухаммед, все еще держит меч и щит в поднятых руках.
— Утро наступает! — кричит он еще раз. — Слушайте все, вы, народ корейшитов! Слушайте и вы, люди других народов из предместий!
Волна неприятного изумления прокатывается по толпе, собравшейся у подножия холма. Неужели так велика неизвестная опасность, так неотложна, что знатные семьи корейшитов не смогут более стать для них полководцами? Нужно ли было звать на помощь ремесленников, эфиопов, христиан, чужаков, которые не имеют права голоса на собрании?
Как случилось, что только Мухаммеду Хашимиту удалось узнать об этой опасности? Возможно, его предупредил джинн о том, что для других осталось тайной? Неужели из Йемена идет персидское войско?
Абу Софиан пробрался вперед, сделал пару шагов к вершине холма. На нем надеты легкие сирийские латы поверх нижней рубашки. Халат он забыл в спешке. Так стоит он здесь, уперев голые коричневые руки в бока, подняв подбородок, устремив на глашатая взгляд отчасти радостный, отчасти недоверчивый. Как получилось, что он, Абу Софиан, которого все корейшиты негласно признают своим вождем, ничего не знал об угрожающей опасности?
«Мухаммед эль Хашим! — кричит он. — Мы услышали воинский клич и пришли. Где же враг?»
Мухаммед опустил руки. Его глаза блестели от волнения:
«Вы пришли, потому что я кинул клич и потому что вы готовы защититься от всякого врага! Вы поступили правильно. Я призываю вас против великого жесточайшего врага! Я призываю вас выступить против неверия и равнодушия!»
Молчание. Народ слишком удивлен, так что вряд ли ему удалось вообще понять эти слова, люди думают, что ослышались.
Абу Софиан поднял брови, сделал еще шаг вперед. Он хочет что-то сказать, однако подавляет себя.
— Я призываю против заблуждения и идолопоклонства! Ибо то, чему вы поклоняетесь, мертвые камни и деревья, в которых нет ничего Божественного! Но есть Бог, всесильный Бог, и он хочет, чтобы вы стали его слугами, корейшиты Мекки! Откровение, пришедшее однажды к иудеям и христианам, теперь явилось вам. Слушайте меня и следуйте путем, который я вам укажу. Так как в Судный день, когда небо разверзнется, смешаются горькие и сладкие воды и откроются могилы… тогда каждая душа получит по заслугам за то, что она совершила хорошего и когда грешила…
Мухаммед замолчал. Напряжение в его душе слабеет, теперь он осознает самое себя и не произносит ни слова. Он смотрит на лица перед собой, удивленные, враждебные, презрительные, смеющиеся. И ближе чем другие, прямо перед ним — худое, загорелое, умное лицо Омаяда.
— Послушай! — тихим властным голосом произносит Абу Софиан. — Итак, мы все спешно пришли сюда в такой ранний час с оружием и доспехами лишь для того, чтобы услышать, что ты думаешь о наших богах». Он презрительно смерил его взглядом: «Ты очень смел в своей глупости, Мухаммед эль Хашим!!!»
Омаяд поворачивается к толпе. «Нас одурачили, — сказал он. — Идите домой!»
Вокруг ворчание, смех, объяснения, передаваемые тем, кто стоял далеко сзади и ничего не слышал. Гневные вопли Ибн Могиры, которого от самого крепкого сна пробудил воинский клич. Первыми ушли Хашимиты, семья Мухаммеда, — они опасались насмешек других. Бану Азад и дом Абдеддара сошлись на том, чтобы пойти в пустыню и побороться, так как все равно они были в полном вооружении.
На Мухаммеда никто не обращал внимания.
Маленький, худощавый Абу Бекр окинул взглядом площадь, с которой медленно расходилась толпа и помахал своей семье, чтобы они следовали за другими. А сам подошел к Абу Софиану, стоявшему у подножия холма и, скрестя руки, смотревшему задумчиво перед собой.
— Ты считаешь слова Мухаммеда сумасшествием, Абу Софиан, — говорит он. — Но все же ты должен признать, что они не лишены здравого смысла, если их правильно понимать. А я по меньшей мере размышляю над каждым новым делом, если оно может принести что-то хорошее…
— А я, — возражает Абу Софиан, — придерживаюсь старого, о котором уже знаю, что хорошего оно может дать!
Всегда радостный Таим пожимает плечами и смеется. «Колеблясь между старым и новым, шагает мир своим целям навстречу», — цитирует он поэта Мусафира.
Абу Софиан приветственно кладет руку сначала на лоб, потом на грудь и отворачивается. Ему нравится Таим, как и всем остальным, но в это утро Омаяд совсем не настроен на веселые разговоры. Оглядываясь вокруг, он видит, что почти все главы семейств еще на площади, там и тут стоят они, разбившись на группы и бурно обсуждают событие этого утра.
Абу Софиан медленно, с почтением, подошел к Каабе. Нагнувшись, положил он руки на цоколь святилища, затем поднялся и прикоснулся губами к священному черному камню. Потом снял с себя латы и начал торжественно совершать Тхаваор — семиразовый святой обход Каабы. Главы знатных корейшитов смотрели и удивлялись, потому что до сих пор Абу Софиан не принимал участия в таких религиозных ритуалах. Все же они поняли: Абу Софиан Омаяд поклонялся старым богам и отказал в вере чужому всесильному Богу Мухаммеда.
В первый день месяца Дулькада, когда приближается время паломничества и среди арабских племен царит мир, открывается базар Окадх. Он проводится на большом караванном пути от Йемена через Таиф в Окадх и далее на север ведет в Мекку. Это самый известный из всех арабских базаров, так как здесь проигрывают и тратят свои состояния богатые торговцы из Мекки. На протяжении десяти миль ставит палатку каждый, кто хочет совершить сделку или развлечься. Праздник длится 20 дней.
На южном конце базара собрались эфиопы и химяриты. Здесь лежат горы сладких дынь для женщин и детей, торговцы из Таифа загрузили все повозки свежим виноградом и разъезжают туда-сюда по пыльной улице, непрерывно расхваливая свои товары. Мужчины сидят в войлочных палатках и возбужденно смотрят на белых стройных танцовщиц, приехавших с севера. Тот, кто выигрывает в кости, может купить себе такую рабыню.
Вы слышали об Иода’ане. Он проиграл все свое состояние, жену и детей и даже себя, теперь он принадлежит эфиопу, и говорят, что когда закончится базар, должен будет следовать за ним в качестве раба в Аксум…
В стороне от улицы в тени маленькой пальмовой рощи свои палатки разбили персидские и греческие купцы. Они не смешиваются с народом, выжидают, когда пройдет первое радостное опьянение праздником, и думают, что позже смогут завершить свои дела дешевле. Возможно также, что дела — это только прикрытие и они сюда посланы, чтобы послушать, какие настроения царят среди арабских племен. Где еще они могли это узнать, как не на базаре Окадх?