В большинстве своем здесь собирается беднота из предместий, ремесленники из трущоб на южной окраине города, рабы, которые в Эфиопии от христиан уже слышали об одном великом Боге, торговцы и бродяги, переезжающие с одного рынка на другой и которые, почитая здесь одного идола, а там другого, научились всех их презирать. Они собирались каждый вечер. Часто они сами говорили и спорили о словах Мухаммеда, иногда приходил Абу Бекр и наставлял их в молитве. Иногда открывались двери, и сам посланец Бога приходил и приносил им новое познание.
Билал, огромного роста раб-негр, стоял на пороге и впускал только тех, кто знал слова: «Нет Бога иного, кроме Аллаха». Затем, когда все были в сборе, они вставали и провозглашали: «Бог велик!» — бросались на камни, нагибались, держали распростертые руки над своей головой и вымаливали небесную милость, как нищие вымаливают подаяние. Так научил их Мухаммед.
«Я был у него! — кричит носильщик Юсеф. — Я слышал его! Он говорил о рае. Знаете вы, что такое рай?»
Негр Билал округляет глаза от восхищения. «Сады, — продолжает Юсеф, — зеленые, вечно цветущие сады! А вода! Вечно бегут ручьи, никогда не иссякают источники, колодцы не высыхают!»
Собравшиеся молчат и обдумывают все сказанное: вода, сладкая прозрачная вода, сколько хочешь! Если на том свете никогда не высыхают колодцы, то уже даже это обозначает благодать, вряд ли нужно было еще какое-нибудь великолепие. Даже священный колодец Зем-зем, расположенный перед Каабой, только полгода давал хорошую питьевую воду; остальные шесть месяцев в году она была горькая и вредная, а часто колодец совсем пересыхал. В других колодцах пересыхало чаще. Так было в городе. Однако за пределами города жили пастухи, вынужденные ежедневно возить воду для овец на спинах своих ослов. А как много погибло от жажды, путешествуя по пустыне и найдя колодец высохшим? Из тех, кто прислушивался к словам Мухаммеда, не было такого человека, который не страдал бы от засухи, у которого не пересыхал костный мозг от горячего пустынного ветра. О вечно струящиеся источники под тенистыми пальмами!
«Подушки в раю раскинуты, приготовлены фрукты для каждого, кто хочет их взять…»
Некоторые отправились в Таифу на сбор винограда. А в оазисах Окадха и Накхлы созревают финики. Однако когда еще смог бы бедняк наесться досыта фруктов, чья родина Мекка? Они здесь растут не для насыщения желудка! Они здесь, чтобы пробудить желание.
«Большеглазые девушки с вплетенными в волосы цветами жасмина ступают по дорогам, держа плоды граната в руках…»
Погонщик верблюдов Хасан думает о благородной девушке из рода Макзумитов, которую он сопровождал в дни своей юности из Мекки в Ятриб. Недосягаемая, она осталась для него мечтой, несмотря на послушную Омм’Унайзу, которая его ослицам готовила сыворотку, а ему — пшенную кашу. Под пальмами в рае Мухаммеда встретит он женщин нежнее и прекраснее даже дочери Макзумита.
«Что женщины! — гремит голос сзади. Маленькая странная фигура протискивается между рядами. — Скажи мне, есть ли в твоем раю молоко — сладкое жирное молоко!»
Как же не будет там молока, если там даже вина вдоволь!» — воскликнул носильщик кладей.
Маленького роста мужчина в порванном сером плаще присел на корточки. Он качает лохматой головой, хитрые глаза довольно подмигивают. В его широком рукаве что-то шевелится, пытаясь освободиться, потом сквозь дырочку в плаще высовывает свою головку маленькая желтенькая кошечка. «Если в этом новом раю достаточно молока, Асфари, моя желтая кошечка, — говорит маленький мужчина, — тогда подумаем, как нам попасть в этот рай!»
Кошечка прижалась к нему и довольно замурлыкала.
— Ты не должен молиться никакому другому Богу, кроме Аллаха, единственному Богу, Абу Хораира, отец маленькой кошечки!
— Никогда не заботился о богах! — говорит Абу Хораира с презрением.
— Ты должен поступать хорошо и подавать милостыню!
— Да? — говорит он, смеясь. — До сих пор я не получал от вас столько, чтобы еще и подавать другим.
— Говори: тем, кто верит и творит правое дело, будет справедливая награда…
— Сирота, не обижай ее…
— Нищий, не отталкивай его!
«И жизнь на том свете будет для тебя лучше мира земного!» И снова все молча обдумывают сказанное. Не нужно особо большой фантазии, чтобы представить себе загробную жизнь лучше, чем есть мир земной. Негр чувствует шрамы на своих плечах, оставленные плеткой его хозяина, единственный ребенок погонщика верблюдов Хасана парализован, а у носильщика Юсефа больной глаз, и он боится ослепнуть. Здесь нет никого, кому на этом свете жилось бы сладко. И все же было тяжело представить, что жизнь на том свете станет их истинной жизнью.
— Кто… — кричит вдруг пронзительно, разрывая тишину, эль Арадж, хромой башмачник, — кто говорит вам, что все не выдумано и не ложь?! Где чудеса, которые подтвердили бы правдивость слов? Я разговаривал с одним иудеем из Ятриба. Он сказал мне, что их пророк Муса сделал так, что из скалы била вода!
— Христос пробуждал мертвых! — кричит эфиоп, — а парализованные ходят! Изгонял демонов! Излечивал прокаженных!
Эль Арадж устало прохромал на середину комнаты, поднял свой тощий кулак и погрозил им. «Слушайте! — вскричал он, — вы хотите снова быть обманутыми? Требуйте доказательств от вашего пророка! Он должен сотворить чудо, тогда мы ему поверим!»
— Чудо! — орали остальные, — Эль Арадж прав. Он должен сотворить чудо!
Открылась дверь. Билал выпрыгнул с раскинутыми руками вперед, заграждая собой вход, но отодвинулся назад, узнав пришедшего. Потому что это — пророк.
— Чудо? — спрашивает Мухаммед. — Вы хотите увидеть чудо? Неужели слепы ваши глаза, глухи ваши уши, немо ваше сердце? Неужто вы не видите, что на ваших глазах свершается самое великое чудо, которое может только пережить мир?
Они отправятся в ад, в который не верят, по трижды разветвленной дороге, на которую ничто не отбрасывает тени и ничего не защищает от пламени. Смотрите, богобоязненные найдут тень рядом с источниками и фрукты, которые желают.
Горе в этот день тем, кто уличает меня во лжи!
В какую весть хотите вы верить, если не верите в эту?»
— Мы верим! — вскричал потрясенный хромой. — Я не хочу другого чуда, кроме твоих слов! Мы верим, Мухаммед, мы верим!
Абу Софиан, защищая рукой тощее изнуренное лицо от солнца, с благодарностью посмотрел на Хашимита Талиба, сидящего перед ним на ковре своей гостиной и перебирающего пальцами кольца фигуры на кожаной подушке. Уже продолжительное время сидят они так, молча отхлебывая прохладное молоко, грызя поджаренный миндаль. Нехорошо слишком торопиться с важным разговором.
Осел, на котором приехал Талиб, стоит во дворе, вяло подергивая ушами. Мухи жужжат на полуденном жарком солнце. Под легким седлом осла лежит дорогое персидское покрывало. Абу Софиан думает о любви Хашимитов к персидским коврам и приходит к выводу извлечь из этого разговора выгоду для себя. Но момент для этого все же еще не наступил.
После долгих раздумий он решился начать разговор: «Если я не ошибаюсь, уже прошло два года с тех пор, как в Мекке шел последний раз дождь».
Талиб опускает подбородок, подсчитывает на пальцах лунные месяцы. «В этот раз ты прав, Абу Софиан Бен Омая», — говорит он наконец.
— Последняя трава в долинах гор Арафат и Хива высохла. Бедуины со своими стадами отправились в Таиф. Лишь немногие верблюдицы дают еще свежее молоко, а тот, кто хочет есть мясо, должен охотиться на газелей.