И вздыхая, опершись здоровым коленом о землю, таща за собой то, что осталось от другой ноги, пополз дальше.
О Абу Софиан! О Омайя!
А если кто сделает что-нибудь благое — будь то мужчина или женщина, и он при этом верующий, — то эти войдут в рай и не будут обижены и на бороздку финиковой косточки
Когда была закончена победоносная битва под Бедром, мусульмане почувствовали себя награжденными за свою непоколебимую веру и в первый раз увидели, какую неустрашимость может придать самому боязливому мысль о рае. В то же самое время в Медине умерла дочь пророка — Рокайя. И, таким образом, это было первое печальное событие, полученное посланником Бога, когда он возвращался из своего победного похода.
Мухаммед воспринял это легко; один ангел разрешил ему взглянуть в рай, и он увидел там Хадиджу, которая жила в серебряном дворце посреди цветущих садов. Возможно, если Бог будет милостив, то ангел отведет Рокайю к ее матери, и они станут жить там вместе, радуясь, что закончили земную жизнь.
Когда Отман предстал перед ним с перекошенным от боли лицом, Мухаммед произнес слова: «Она в раю». Мухаммед размышлял, не должен ли он осуждать Отмана. Вряд ли подобает мужчине из-за больной женщины не участвовать в битве.
Но уже самый тихий намек на упрек привел к тому, что Отман, чей дух стал из-за боли более раздражительным и вспыльчивым, стал страстно кричать, что он только из-за Рокайи исповедовал учение Мухаммеда. И не было ошибкой, что эта женщина, такая нежная, нуждающаяся в защите, созданная для уютной, спокойной жизни, не вынесла всех превратностей бегства и безродное™. Может ли пророк ему приказывать или предписывать, что он должен делать и что должен оставить? Отман был достаточно богат и не должен думать, как люди со скамьи, о добыче, он достаточно умен, чтобы быть самому себе господином, довольно знатен — дальнее родство связывало его с Абу Софианом — и мог рассчитывать на радостный прием в Мекке, если в его мозгу пробьет час возвращения на родину.
Мухаммед слушал это, и, несмотря на то, что охотно горячо возразил бы ему, он все-таки этого не сделал, так как подумал, что это сильно бы навредило распространению его учения, если бы богатый Отман от него отрекся. И так как Отман также сразу же устыдился своих слов и хотел смягчить их действие, то на полпути они, желая примириться, пошли друг другу навстречу.
Но это не удовлетворило Мухаммеда, вздыхая думал он, насколько легче провожать в рай бедных, чем богатых и знатных!
Маленькая Аиша не могла бы утверждать, что она переживала скорбь из-за смерти прекрасной Рокайи. Правда, два раза в день она по обязанности посылала рабов в дом Отмана, чтобы выразить сочувствие, однако ее ревнивой и страстной душе все дочери пророка были ненавистны, даже несмотря на то, что сам Мухаммед не слишком заботился о своих детях. Только порою выражение лица, движения Фатимы или Рокайи пробуждали в нем воспоминание о Хадидже, и это воспоминание побуждало его иногда делать своим дочерям подарки, которые — так думала Аиша — были предназначены для нее. Но спустя несколько дней после смерти Рокайи ревности Аише предстояло пережить более трудное испытание, потому что смуглый Омар привел свою дочь Хафизу пророку в супруги. Около жилища Аиши построили еще одно помещение, вторая дверь открывалась во двор мечети. Как же можно было это терпеть?
В углу своей комнаты, спрятавшись в беспорядочно разбросанных подушках, со спутанными волосами и глазами, красными от слез, лежала маленькая Аиша, изможденная, как больной котенок, и повторяла себе снова и снова, что на всем земном шаре нет женщины несчастнее, чем она. Пришли все, чтобы напомнить ей об обычае: ее сестра Асма, у которой не было крови в сосудах, отец Абу Бекр, считавший хорошим все, что нравится пророку — и сам Мухаммед. И, несмотря на это, Аиша не хотела делать ничего — ничего! — из того, что предписывал обычай.
Она должна была приготовить свадебное кушание из меда, фиников и имбиря, чтобы принять и приветствовать новую жену. О нет! Аиша надела свое самое худшее платье и уселась к жернову молоть просо. Все должны были видеть, что для нее не праздник день, когда Мухаммед взял вторую женщину в свой дом! Но свадебное шествие не прошло мимо нее, и Аишу постигло разочарование, что она два часа — дольше, чем когда-либо, — сидела за работой и никто ее не видел. Наконец, в гневе она вытрясла муку на землю и заперлась в своей комнате.
Может быть, она и не приняла бы этого так близко к сердцу — какой же мужчина удовлетворился бы единственной женщиной? — если бы Мухаммед не рассказывал ей слишком часто, что за долгие годы первого брака никогда не притрагивался к другой женщине.
Она, Аиша, значила для него меньше, чем эта старая корейшитка, которая не была красивой и привлекательной? А тогда пророк был молод, полон сил… Это было болезненно, унизительно, и этого нельзя было пережить! Но самое тяжелое ей еще предстояло. Она знала это, и все часы напролет, которые пролежала одна в своем углу, и думала, как примет она Мухаммеда, когда он, как предписывал обычай, после первых часов любви со своей новой женой придет к ней. чтобы принять пожелания счастья. Какие слова найдет она, которые были бы почтительны, но пристыдили бы его и одновременно ранили, чтобы эта боль никогда не проходила?
Маленькая Аиша думала об этом, пока не запутались мысли в ее голове. Шум на улице свидетельствовал о том, что свадебная церемония не была закончена, находя, что это длилось слишком долго, она задремала снова. Проснувшись, Аиша увидела звезды на небе и зажгла лампу.
Сейчас Мухаммед лежал в объятиях темнокожей Хафизы, дочери мулатки… Даже там пробыл он долго-слишком долго…
Это судьба женщины — ожидать счастье и страдание, которые супруг кладет на порог ее комнаты… Нет! Дочери Абу Бекра не подходила такая судьба!
— Аиша!
В дверях появилась тень, строгий голос позвал ее по имени. Это Мухаммед. Она поднимает глаза и тут же опускает их снова, будто у нее нет сил поднять веки.
— Ты больна? — его голос звучит уже не так строго.
Тихий вздох, узкие детские плечи немного поднимаются вверх и снова опускаются. Две большие слезинки скатываются по смуглым щекам.
— Ты не хочешь встать и приветствовать меня, как предписывает обычай? — спрашивает пророк, и тон его уже совсем смягчился.
Аиша подскакивает, непричесанные волосы спадают на голые плечи. Обеими руками она поддерживает свободное платье, пояс которого не завязан. Совсем тихо и, запинаясь как ребенок, говорит она предписанные слова: «Я желаю тебе счастья с твоей супругой Хафизой, дочерью Омара из семьи эль’Ади. Ты доволен мной? Даст ли она тебе счастья, которое ты от нее ожидаешь?»
Но прежде чем Мухаммед смог ответить, как полагается, она поднимает лицо. «Нет! — бросает она ему страстно. — Она не даст тебе этого, нет, нет! Я хочу, чтобы ее поцелуи были более горькими, чтобы ее взгляды кололи, чтоб ее руки причиняли боль, желая приласкать! Ты не должен спать, если ты у нее, ты не найдешь покоя в ее объятиях, ты…» Ее руки опускают платье, ее маленькое тело проблизилось к нему: «Ты должен скучать по Аише, когда ты у Хафизы…»
Эта ночь — украденная ночь — потому что, по закону, она принадлежит дочери Омара. Но какая ночь может быть слаще? Сотню ночей мне, Мухаммед, одна ночь другой! Сотню мыслей мне, Мухаммед, и ни одной мысли другой! В ритме этих слов, которые она шептала ему на ухо, вздремывается пророку, в ритме этих слов, которые она поет про себя, как песню, успокаивается, наконец, и страстная душа маленькой Аиши, матери всех верующих…
Из-за счастливо выигранной битвы под Бедром богатство уплыло в Медину; а именно одна добыча не принесла этого богатства, хотя оно было довольно значительным, но прежде всего принесли ему деньги на выкуп пленных. Омар отказался от этого и хотел убить пленных; но Абу Бекр, постоянно размышлявший, воспрепятствовал этому.
— Ни один пленный не умрет, — провозгласил он, — прежде чем каждая мусульманская женщина в Медине не будет иметь своего раба, прежде чем каждый мужчина не будет в состоянии купить себе скаковых верблюдов и оружие!