Деньги на выкуп пленных из Мекки — они были почти все богаты, и их не щадили — имели непредусмотренные Мухаммедом последствия. Чувство собственного достоинства мусульман возросло таким образом, что по праву это можно было назвать самонадеянностью. Иногда, особенно в те часы рассвета, когда заботы просыпаются о^о сна и человек сильнее сознает свое бессилие, чем во время усталого дня — это самонадеянность заставила от страха выступить пот на лбу пророка.
Не ведут ли себя его последователи так, будто ничего не земле больше не может им противостоять? Это было, разумеется хорошо и правильно, что они, как требовал от них и сам Мухаммед, верили в конечную и обязательную победу открытого ему Богом учения. Но разве означало это, что маленькое скопище вооруженных копьями наездников пустыни могло меряться силами с христианскими войсками императора Византии? Означало ли это, что персов — равносильных противников восточно-римского императора — одним движением руки пророк мог смести с лица земли?
Аллах всемогущ, и ничего нет для него невозможного, но можно ли было назвать это «положиться на волю Аллаха», говоря о греческой или персидской добыче как о чем-то, что Аллах им по праву задолжал? Конечно же, чаще, чем о слишком отважных мечтах выступить против Византии или Ктесифона, говорили его последователи о более близко расположенной цели. Они ссылались на слова, которые он произносил, не думая о последствиях: «Мединет эн Наби, город пророка, вряд ли наполовину исламский город».
Теперь, разумеется, так как он слышал, что эти слова повторялись снова и снова, повторялись при каждой встрече с иноверцами — теперь он понимает, куда они должны привести. Он знает своих соотечественников, их гордость, их жажду наживы, их фанатизм — и все это усиливается еще и новым чувством безопасности: знать волю Аллаха и быть поэтому непобедимыми. Что они знают волю Бога, думали также и иудеи. Непобедимым был бы ислам, если бы сила страданий, которой располагал библейский народ, соединилась с жаждой завоеваний собственного народа!
После одной ночи, когда Мухаммед еще раз взвесил, какие возможности открывает Аллах своей новой религиозной общине — даже если это зависит только от одного Бога — да прославится его имя! — какой дорогой должен наконец пойти его народ, пророк отправился лично еще раз с двадцатью своими верными приверженцами на иудейский базар.
На него не обращали внимания. Напротив, иудеи нарочно избегали смотреть на него, торговля и торг, не сокращаясь, шли дальше, пока он не дошел до колодца близ молитвенного дома, поставлявшего воду, чтобы поить животных на рынке крупного рогатого скота. Он влез на каменный бордюр колодца.
— О иудеи Ятриба! — крикнул он. — Послушайте еще раз меня!
Два иудея, спорившие о преимуществах и недостатках буланой кобылы, подняли глаза, умолкли на несколько секунд и затем спокойно дальше продолжали спор. Один поднял заднюю ногу лошади и указал другому на недостаток на копыте.
Мухаммед видел это — и то, что они так открыто не обращали на него внимания, разбудило в нем гнев.
— Вспомните о древнем сказании об иудеях Элатха! — воскликнул он.
Иудеи смеялись. Древнее сказание — не было никого, кто не знал бы его — гласило: иудеи из города Элатха, расположенного на берегу Красного моря целую неделю не ловили рыбу. А когда же загорелось утро шабата, прямо рядом с берегом показались стаи прекрасных рыб. Тут иудеи забыли о заповеди, не посмотрели на шабат и вышли со своими сетями в море. Когда они со своим богатым уловом вновь сошли на берег, в знак наказания Бог превратил их в обезьян, а город Элатх — в жалкую скалу. Их можно видеть еще и сегодня: обезьяны, населяющие скалу Элатх.
— Вы, иудеи Ятриба, думаете, что Бог сегодня не знает, как наказывать?
Снова взглянули на него торговцы лошадьми:
— Сегодня что, что-то вроде шабата? Что нам здесь рассказывает Хашимит?
— Это священный день, это шабат, когда с вами говорит посланник Бога! Слушайте, что я вам хочу сказать, вы, иудеи Ятриба!
Они снова рассмеялись:
— Не праздновать шабат не такой уж тяжкий проступок, как сделать шабатом рабочий день из-за слов лжепророка! По твоей воле, Мухаммед, никто из нас не станет навлекать на себя наказание Иеговы! Оставь нас с миром!
Мухаммед спустился с края колодца и присел на каменный желоб, ведущий воду через базарную площадь к водопою верблюдов. Он достал нож и срезал все перистые листья с пальмовой ветви, пока у него в руке не остался голый стержень. Им он стал рисовать переплетенные фигуры в пыли, покрывающей мостовую.
— Не заключали ли мы соглашения, иудеи Ятриба, что вы на нашей стороне должны защищать город Ятриб от всякого врага?
— Где враг напавший на нас, Мухаммед, где? Против Ятриба не выступало войско, нашим полям ничего не угрожало, наша торговля процветает. Чего ты хочешь от нас? Твои разбойные набеги против корейшитов Мекки нас, разумеется, не волнуют!
Пророк все еще рисовал, опустив веки, фигуры в пыли. Толпа людей, слушающая разговор, стала больше. Мухаммед, плотно запахнув свой зеленый бурнус, начал говорить:
— Нужда среди нас — это был не враг? То, что в Мекке продали наши дома, наделили нашим имуществом других, что презирали и высмеивали нашу веру — все это не враждебные начинания? Вы живете в моем городе. Вы должны стать на мою сторону!
Один из иудейских торговцев встал перед ним, надменно задрав голову:
— Мы обещали вместе с вами защищать город, если будет необходимо, но не поддерживать каждое из твоих безумий!
Мухаммед встает, отряхивает пыль и выбрасывает стержень пальмового листа. Он чувствует, что к нему снисходит дух Бога…
— Народ Ятриба! В судный день Христа, сын Марии, появится судьей на самой высокой из башен церкви святого Иоанна в Дамаске, Моисей по его левую руку, я, последний из пророков, по правую! Что вы думаете скажет он вам?
Иудей пожимает плечами:
— Если этот Христос должен судить христиан, то предположительно он скажет, что его последователи, по меньшей мере, в этом столетии своего Бога забыли из-за пустых споров! Над нами все же сын Марии не судья — нас никто не будет судить, кроме Иеговы, нашего Господа. Иегова спросит нас, следовали ли мы его заповедям до последнего дня… Тот, кто будет судить вас и вашу новую веру, Мухаммед, меня не волнует! Оставь нас с миром, Хашимит!
— Мы оба знаем, на что опираться, — возражает серьезно Мухаммед. — Вы на рукопись и Иегову. Мы на Аллаха и его откровение через меня…
Было хорошо то, что можно опереться на Аллаха, однако неправильно, что помощь Бога являлась единственной. Было и кое-что другое, поддерживавшее пророка в его борьбе, что-то, что впоследствии оценили как нечто новое, важное: добровольное, безоговорочное послушание его последователей. Те язычники, которые из-за ворот мечети смотрели на молитву мусульман, сперва смеялись над этим, взмах руки пророка — и сотни мужчин одновременно падают на колени, следующий взмах — и все верующие касаются лбом земли. Видели ли когда-нибудь, чтобы свободный араб отдался в такое рабство?
Они смеялись над этим, пока их самих не покорила магическая сила общей молитвы. Нет! Это было не то же самое, что в одиночестве своего дома взывать к Аллаху или когда община верующих посылала этот призыв как страстное требование к небу. Это было кое-что другое — просить: Господь, пошли мне это! и требовать: Господь! Пошли помощь и милость свою всем нам!