Клинок из Сирии — в руке Омаяда, легкий, упругий дамасский клинок. Он поднимает голову, прислушивается к пению женщин, находит среди многих голос Хинд, звучащий звонко и ликующе, как пение жаворонка над пшеничными полями Бека…
«Сегодня, — думает он, — я сдержу свое слово! Сегодня будет выполнен обет, данный в Каабе!» Еще сегодня Абу Софиан обнимет самую прекрасную из служанок богини любви…
«Смерть! Смерть!» — так проносится боевой клич мусульман по полю. Неверным — двойную смерть — смерть здесь и вечную смерть в аду! — Они ринулись вперед. — Смерть только им, для нас же двойная жизнь — здесь и в раю!»
Уже видит Абу Софиан, что лагерь в опасности, уже смолкло от испуга пение женщин…
Слушайте! Не изменился ли посреди боя их боевой клич? Они больше не кричат «Смерть!»
«Добыча! Добыча!» — это стрелки из лука из войска Мухаммеда. — У них новый боевой клич, который их уничтожит… Они больше не кричат: «Смерть!» — они торжествуют: «Добыча!»
Слышишь это, Абу Софиан? Слышите вы, корейшиты? Тот, кто слишком рано собирается сорвать плоды победы, теряет удачу из жадных рук!
Мудрец тот, кто знает как найти счастье в несчастье, и полководец тот, кто поражение может обратить в победу. Халид с красным шрамом на лбу вырывает из рук раба поводья лошади Абу Софиана и вскакивает в седло… Триста негров-рабов отступили назад под натиском мусульман…
— Ко мне! — кричит он.
— Добыча! — кричат они.
— Ко мне! Теперь есть добыча для вас!
Они скачут вверх по незащищенному склону горы, вниз, в долину, по другой стороне, катя за собой камни, скользя по песку, спотыкаясь…
Слово «Добыча!», разумеется, волшебное — не только для мусульман! Мы знаем, как лучше его применить! Вот мы! И перед нами спины жаждущих наживы врагов! Эль Озза помогает — вам нет помощи! Бог Гобал ведет нас, у вас же нет предводителя, кроме жадности!
Где же стрелки из лука Мухаммеда? Они летают как стая тушканчиков, на которых напала лиса…
— Эй, Мухаммед!
Не приказал ли вам пророк выжидать на фланге войска и охранять горный склон, что бы ни случилось? Что побудило вас забыть о своем долге?
Тому, кого Аллах хочет ослепить, он показывает победу, прежде чем она завоевана, тому, кого Аллах хочет уничтожить, он показывает презренное земное богатство…
О вы, стрелки из лука! Не из уст пророка получили вы свой боевой клич. Его вам нашептал дьявол, Иблис, соблазнитель.
— Добыча! Добыча!
Они покидают фланг — не обращены ли уже и без того корейшиты в бегство? Не разгромлено ли еще войско? Они бросаются в лагерь, потому что, может случиться так, что другие не оставят им добычи — они бросают перед собой луки, чтоб загрести своим руками побольше…
Но, смотри, Аллах не милостив к непокорным и несправедливым!
Бегство! Бегство вниз с горы…
Многие, слишком многие погибли! Вы, которые еще могли бы драться, прикройте телами своего пророка! Он слишком далеко вышел вперед на линию боя, желая тех, кто кричал: «Добыча!», образумить и вернуть, и попал под град выстрелов и камней.
Вот один камень распорол ему щеку, кровь стекает по бурнусу… Как же ничтожно то человечество, способное ранить того, кто несет на землю с неба слово Божье!
Ведите его по холму, ведите бережно и осторожно, чтобы кровь текла не так сильно, чтобы посланец Бога не страдал от боли. Как жестоко накажет Бог однажды тех, кто поранил своего пророка!
Однако не говорите об этом! Потому что меч бойца за веру разбит, а плоды, собранные под Бедром, разбросаны по пустыне, и вы их больше не найдете…
Вот Хинд, жена Абу Софиана….
Она отложила маленький барабан, на спине у нее бурдюк с водой, чтобы подкреплять воинов.
Без страха идет она по полю битвы и не отступает перед лужами крови, она не пригибается, когда со склона холма мусульмане посылают еще редкие стрелы.
Она ищет Омаяда, и когда находит его, наливает полный бокал воды и протягивает ему. «День под Бедром отомщен!» — говорит она и глаза ее блестят от счастья.
Когда он попил, она, как и другие женщины, переходит от одного раненого к другому, протягивая каждому бокал с водой. Она, идет, пританцовывая, так, что звенят браслеты на ее лодыжках, как музыкальное сопровождение песни, которая тихо, едва различимо, звучит над полем битвы:
Мухаммед осаждает крепость Банн-эн Надир
(Персидская миниатюра около 1310 г.)
… Если вас коснулась рана, то такая ясе рана коснулась и того народа.
Эти дни мы сменяем чередой среди людей, и чтобы знал Аллах тех, которые уверовали…
Дворец Эр Рафис купца Хедшаса находился на расстоянии четырех дней скачки от горы Оход, перед воротами иудейского города Чаибара. Четыре дня нужно было скакать на быстрых лошадях Абу Софиана, каравану потребовалось бы в два раза больше времени.
Уже начался сбор фиников. Когда Абу Софиан въехал в оазис Чаибар, он увидел сотни негров-рабов, согнутых под тяжестью корзин, несущих их в предместные дома.
Омаяд еще никогда не посещал Эр Рафи, но он сразу же его узнал по описанию: дом и белая стена, окружающая двор, которая своими фигурными углами простиралась далеко на зеленые лужайки оазиса. За ней двухэтажный замок без окон, увенчанный каменными конусами голубятен, а вокруг главного здания, так что видны только крыши, покрытые пальмовыми ветвями, множество хижин рабов, хлевов и амбаров.
Наполовину это казалось крепостью, наполовину большим поместьем. Невольно Омаяд сравнил свой узкий аристократический городской дом в Мекке с дворцом богатого иудея, они оба были торговцами в Хедшасе — и все же: какими разными были условия их жизни!
Привратник впустил его, и черный раб проводил по лестнице на верхний этаж, открыл дверь в прохладную комнату, свет в которую проникал только через крохотное окно в крыше.
Здесь на старом покрывале из верблюжьей шерсти в грязном разодранном льняном нижнем платье сидел Эр Рафи, купец Хедшаса. Оба мужчины видели друг друга впервые: встречались только их гонцы — однажды в Дамаске, когда иудей продал арабу сотню кладей сирийской пшеницы, и другой раз в городе Петре, когда люди Абу Софиана с караваном, везущим пряности, приехали на один день раньше, чем иудеи Чаибара, которые не смогли больше заключить сделок и должны были ехать дальше в Палестину или Сирию.
Абу Софиан, обнявший в знак приветствия иудея, как предписывал обычай, рассматривающий со скрытым отвращением лохмотья и с недоверием коричневое покрывало, на которое он должен был опуститься, приятно разочаровался, когда появились рабы и принесли ковры и подушки, которым мог позавидовать сам великий царь Персии. На маленьких столиках негры внесли финиковое вино, сыр и мед. Эр Рафи скатал свое покрывало и подложил его под спину. «У меня знатный гость. — сказал он, — гость, которого я рад видеть — некоронованный царь Мекки. Все, чем располагаю я, — к твоим услугами, но не пей, пока тяжело дышишь. Лихорадка Чаибара поджидает каждого, кто въезжает в наш оазис».