Абу Софиан поставил чашу с финиковым вином, которую держал уже в руках, на стол. «Там, где зреют финики, зреют и болезни, — сказал он. — Я лучше подожду».
Эр Рафи кивнул: «Здесь эпидемии у себя дома. Взгляни на меня! Над нашим оазисом ночью кружат птицы Абабил на темных крыльях, маленькие камешки выпадают из их клювов и падают на нас во время сна, и на том месте, куда они попадают, возникают оспинки и ранки, которые никогда не проходят. — Он выдвинул лицо на свет, оно было желтоватым и утыкано оспинками. Скудная борода не скрывала их. — Жизнь, здесь печальна, и мы с нетерпением ожидаем жизни на том свете».
Омаяд усмотрел в этом возможность незаметно перевести разговор на цель своего посещения: «Однажды твой народ уже пережил трудное время. Где иудеи Ятриба?»
Торговец Хедшаса покачал головой и не счел необходимым говорить, что четвертую часть своего состояния он потратил на то, чтобы купить землю и построить дома иудеям Ятриба. Было излишним говорить об этом; Омаяд уже дано был извещен обо всем, что делал купец.
— Иудеи Ятриба? — спросил Эр Рафи своим мягким печальным голосом. — Разогнаны-расстроены. Некоторые в городе Петра и Иерусалиме, другие в Тейма. Третьи остались здесь, в Чаибаре.
— Так я и думал, — Абу Софиан взял финик, макнул его в мед и съел медленно и задумчиво. — Так я и думал и обдумывал дальше: иудеи всего Хедшаса — один народ. Для того, кто ближе знакомится с ним, все остальные становятся врагами.
Эр Рафи погладил свою тощую бороденку. Один край его распустившегося тюрбана свисал, и он напрасно старался заправить его обратно: наконец Эр Рафи сдался и позволил ему свисать на плечи: «И поэтому ты пришел ко мне, Абу Софиан?»
— Поэтому я пришел к самому богатому и могущественному иудею Чаибара — купцу Хедшаса.
— Имя, — произнес Эр Рафи вежливо, — которое больше подобает главе семьи Омайя, чем бедному торговому человеку.
— Не будем об этом спорить, — сказал Абу Софиан нетерпеливо. — Допустим, что оно подобает нам обоим. Но если мы разделим его, может быть, поделим и кое-что другое: враждебность к новому учению Мухаммеда.
Иудей хлопнул в ладоши и приказал принести лампы. Когда пришли рабы и снова ушли, он открыл сундук и позволил Омаяду заглянуть туда; он был полон книг, рукописей и дорогих картин. «Я страстно желаю учиться, — сказал Эр Рафи, когда они снова остались одни, — ив наших старых рукописях много написано, если их правильно понимать. Одно, я думаю, познал: никогда на земле не происходит ничего, что не было бы знаком для умных. Под Бедром войско мусульман разбило героев из Мекки и почти одновременно греческий император был изгнан из Сирии и Палестины».
— И какие выводы ты делаешь из этого?
— Что язычники должны отступить и побеждает один Бог, там — христиане, здесь — мусульмане.
— Я понимаю — сухо сказал Омаяд и попытался скрыть разочарование. — И иудеи верят в одного Бога. Если я ищу союзников, то должен обратиться к язычникам.
Эр Рафи встал и опустил люк над окошком. «Будет дождь — сказал он. — Слышен крик моих белых павлинов во дворе. Нет, Абу Софиан, ты меня не понял! Мы — иудеи — один народ, и у нас есть один Бог; но нас не волнует триединый Бог христиан, а еще меньше — Бог нового арабского пророка. Нет, Омаяд, это не так! — Эр Рафи задумчиво смотрел перед собой; его длинные скрюченные пальцы крошили ячменный хлеб, что лежал перед ним. При слабом свете лампы желтое лицо, побитое оспинками, выглядело невольно как лицо привидения. — Это не так. Но прошлое нас научило: Если дуют встречные ветры, то для нас лучше всего переждать, пока не утихнет буря. Они, Абу Софиан, победители. Купец Хедшаса не заключит союза с побежденным».
Омаяд усмехнулся про себя из-за этого быстрого перехода от философствования к практической мудрости.
— С побежденным? — спросил он и вздернул брови.
— Разве в Чаибаре еще ничего не знают о битве под горой Оход? А даже если ничего не знают об этом, разве так плохо знают Абу Софиана Бен Омайя, что Эр Рафи мог подумать, что я стану искать помощи как побежденный? Нет, Эр Рафи! Только тогда можно не стыдясь просить о помощи, когда одержана победа, чтобы эту победу использовать полнее и основательнее. Для меня настал теперь этот момент. Иудеи Ятриба изгнаны; но есть еще достаточно иудейских племен в стране и близ Ятриба. Будете ли вы союзничать со мной, если я выступлю в поход на город пророка?
— Могу ли я это знать? — говорит иудей и пожимает плечами.
— Я советую тебе ответить мне, — сказал Абу Софиан высокомерно. — Я знаю: иудеи Хедшаса следуют за тобой так же хорошо, как и люди в Мекке слушаются меня.
Эр Рафи спрятал улыбку; он, должно быть, подумал о том, что его товарищи по вере ему более послушны, чем Омаяду эти строптивые арабы. Не потерял ли Абу Софиан половину своих соотечественников из-за Мухаммеда? «Ты победил у горы Оход, — пробормотал он.
— Значит, новое учение не так популярно и, возможно, будет совсем забыто через несколько лет. Какому же знаку можно верить?»
— Последнему! — сказал Омаяд смеясь. — Какому еще?
Иудея обидел тон, но смысл слов был верный. Верить нужно последнему знаку. Если Омаяд сейчас победил и хотел полностью уничтожить Медину, и в этом ему надо было помочь… нужно ли противиться? «Мы пойдем за победителем, Абу Софиан, мы готовы заключить союз. Пусть мы поступаем правильно — да не противимся мы этим воле Всемогущего!» Хитрость исчезла из глаз иудея, выражение его лица изменилось, будто он смотрел в неизмеримую даль. Он поднял голову, прислушиваясь к дождю, который барабанил жестко по балкам. Через щель, свистя, проникал ветер, и от этого мигала лампа.
— Ты знаешь историю о прорыве плотины Ма'Риба, Абу Софиан? О богатом городе в Южной Аравии? Бог предопределил их гибель. Дождевые потоки прорвали плотину на севере города, пришел паводок и унес с собой дома. Жители Ма'Риба не поняли знака; те, кто не погиб, остались на родине и заново отстроили город. Но бог поступает как хочет; так как он не смог изгнать людей из Ма'Риба при помощи воды, то создал новый торговый путь к морю. Город Ма'Риб беднел из года в год и тот, кто не хотел голодать, вынужден был уехать. Несколько лет назад я проезжал там, когда отправился в Гадрамаут, чтобы закупить ладана и бальзама. В то время люди жили еще в четырех-пяти бедных хижинах; возможно, они стоят и сейчас — а может быть, и нет. Видишь, Омаяд, как прямо Бог идет своей дорогой. Да будем счастливы мы, что стоим на правой стороне: что он хочет уничтожить Мухаммеда, а не нас.
И гром прохваляет Его хвалой,
и ангелы — от страха перед Ним.
Он посылает молнии и поражает
ими тех, кого пожелает,
когда они препираются об Аллахе, — ведь он силен в бою!
Один араб, возвратившийся из поездки в Синай, где он менял масло и приправы на медь и бирюзу, привез с собой подарки для пророка: бусы из бирюзы для его жен и деревянную колотушку, какую используют христиане, чтобы созывать верующих на молитву, для него самого. Колотушка была сделана в монастыре святой Екатерины, и на обратном пути араб попросил епископа Петры освятить ее, чтобы она представляла для пророка драгоценный дар. Араб купил только два ожерелья, очень дорогое для любимой жены Мухаммеда Аиши и чуть менее богатое для Хафизы. Когда он приехал в Ятриб, то узнал, что появилась еще одна. Омм Сальма, тридцатилетняя вдова с печальными глазами, стала женой пророка. Араб отыскал браслет среди своих товаров и приказал передать его третьей жене Мухаммеда. «Хорошо, — сказал он позднее смеясь своим друзьям, — что мое путешествие не продлилось дольше! Кто знает, сколько бы еще дверей здесь появилось за один год!»