Со следами слез на смуглых щеках, Аиша прошмыгнула под веревкой. Прикрыв глаза рукой, она взглянула на пророка еще раз. «Как долго?» — прошептала она хитро, имея в виду: «Как долго ты будешь подавать пример?» Или: «Как долго мне придется сегодня ждать тебя?»
Но Мухаммед не обратил внимания на ее жест, сегодня некогда было смотреть на нее. Он быстро нагибался, наполнял корзину, быстрыми шагами нес ее к валу. Возвращался назад, снова поднимал тяжелую корзину. 3000 мусульман стояли вдоль натянутой веревки группами по шесть человек. Двое рыхлили землю, четверо наполняли корзины и несли их на своих плечах к валу.
Как смеялись они сначала, когда Мухаммед сказал им о рве! Даже Абу Бекр не хотел ничего слышать об этом, а Омар в гневе схватился за свою саблю и воскликнул, что он будет драться только оружием или совсем не будет.
А теперь они все стояли здесь, полунагие, как и сам пророк, с высокого лба Абу Бекра стекал пот и рисовал полосы на его запыленном лице. А Омар, дольше всех оборонявшийся от рабской работы, смеясь поднимал тяжелую корзину на плечи. Мрачного эль’Ади еще никогда не видели таким радостным — было ли у него в сознании, что он сильнее, чем все остальные? Было ли это удовлетворением от того, что появилась наконец возможность использовать свою силу полностью?
«Почему смеется Омар?» Вопрос передавался из уст в уста, и наконец, Али задал его ему самому: «Почему ты такой радостный, Омар?»
Темнокожий Омар обеими руками поднял корзину над головой. «Потому что я наконец узнаю, что такое быть усталым! Усталым в своей жизни я еще никогда не был!»
Они пришли все, все. Как на молитву созвал их могучий голос Билала. Люди пришли не по своей воле и сердитыми, готовые издеваться, готовые уклониться. Кто видел когда-нибудь, чтобы насыпали вал, для того чтобы найти за ним защиту? Возможно, они должны были даже похоронить все земное, чтобы, как трусы, укрыться за своим строением. Работа, как и цель работы, были недостойны свободных арабов.
Но когда Мухаммед сам взялся за дело, они все же устыдились наблюдать за ним, ничего не делая. Можно было начать, можно было посмотреть, что из этого выйдет. Можно было один час помогать — и выжидать, как долго будут помогать другие…
Непривычная работа утомляла. Мухаммед почувствовал, что его колени начинают дрожать и корзина все тяжелее становится для его плеч. Он не имел права сдаваться, он должен быть примером для всех… Тихо начал он петь, как поют рабы, двигая вперед мельничные жернова, когда черпают из колодца ведро за ведром и ритм помогает им двигать усталые руки:
Сначала голос пророка, который пел тихо стихи, был одинок. Трое, что рядом с ним наполняли свои корзины, подхватили песню. Другие, услышав это, присоединились. Тысячи голосов пели:
«Да, с Богом! Без Бога… — они наполнили корзины, — …мы сбились с верного пути…» Теперь поставили корзины на плечи.
«Да, с Богом! Без Бога…» — Шаг за шагом шли колонны. Песня заканчивается — корзины опустошены.
«Да, с Богом! Без Бога… — Снова каждый стоит на своем месте, — …победили бы наши враги…» — корзины полны…
Теперь никто не чувствует усталости, переполнявшей их прежде. Ритм песни стал ритмом работы, ритм работы стал ритмом всеобщей молитвы. Нет никого, кто вышел бы из этого общества, никого, кто может, и никого, кто хотел бы этого. Казалось, будто на них сошло волшебство — как приказание — они копали и копали…
«Бог велик! Солнце стоит в зените, полдень — вы верующие, и я призываю вас к молитве!»
Это голос Билала, звучащий над местом работы. Мухаммед оставляет корзину, которую он только что носил.
«Ты зовешь нас на молитву, Билал? Мы молились! Зови нас к обеду, зови нас отдохнуть!»»
Итак — когда человек не сомневаясь складывает руки вместе, борясь за свои силы, чтобы встретить трудности, часто происходит, что Бог меняет дело, как ветер вертит листок, — и то, что раньше казалось уничтожающим, становится внезапно благоприятным.
Долгими бессонными часами пророк думал о том, как можно было бы надежно защитить город, состоящий из многих отдельных групп домов. А теперь, так как ров был закончен, проявилось преимущество этой постройки, потому что все, нужное для жизни, можно было найти в границах этого вала.
Здесь были прежде всего неисчерпаемые запасы воды; зеленые луга — не слишком большие, но достаточные для стада овец; пальмовые сады и между ними узкие полоски, на которых росло просо. Этого, разумеется, не хватало, но в то время, как мужчины делали вал, женщины выехали на ослах в окрестности и привезли все зерно, которое только можно было собрать, в дома города. Голодать они не будут, лишь бы вал достаточно защитил их.
Квартал, в котором иудеи жили до того, как их выгнали, находился за валом, и им уже давно владели мусульмане. Но иудейское племя Курейца, замки которого стояли в отдалении от Медины, было незащищено. Или защита им не требовалась? Может, они были в согласии с врагом? Иудеи Курейца в последнее время часто приходили торговать в Медину. Они избегали говорить об изгнании их товарищей по вере и еще больше старались не касаться веры Мухаммеда. Утром они приходили со своими товарами, а вечером возвращались в свои жилища, удивлялись и восхищались валом и решительностью мусульман — или просто делали вид, будто их самих все это не касается и, что бы ни случилось, они будут просто зрителями и не станут ни в чем принимать участия.
Мухаммед не обманывался в том, что тот, кто в войне стоит в стороне, главным образом просто ждет, кто из двух противников дороже заплатит за помощь, и пророку казалось, будто у него было достаточно врагов. Так, однажды, он обратился к народу рукописей и послал к курейцам гонца: ворота города Медины открыты для них и им предоставляется защита за валом, если они придут с женщинами и детьми, обеспечив себя пропитанием.
Курейцы отклонили предложение, и все еще оставалось неразрешенным: поступили они так из-за боязливого недоверия к мусульманам или задумали вступить в союз с врагом? Они отрицали как первое, так и второе: разве есть у нас обязательства перед тем, кто не нашей веры? Как же мы можем им доверять?
Мухаммед сидит под огромной финиковой пальмой в саду Убайи, предводителя мунафикунов-подхалимов. С тех пор как они оставили мусульман в битве под Бедром, к ним приклеилось это имя, больше не стыдились называть их так открыто, а со временем забылось и обидное значение этого слова.
На этот раз не составило труда вести с ними переговоры. Медина являлась их родиной, как и остальных, было само собой разумеется, что они были готовы ее защищать. Пророк приказал начертать на хорошо отшлифованном куске дерева, сколько воинов-мунафикунов готовы стать на защиту, сколько имеют лошадей, как велики их запасы зерна и масла. Толстый Убайи сидит с поднятыми бровями, зажав дощечку между животом и коленями, а язык между зубами, и поспешно рисует цифры и буквы.
— Четыреста кувшинов масла, — говорит он, — тут палка проходящего мимо царапает рукопись. Убайи кричит гневно: — Дурак! Смотреть надо, что ты делаешь!
Потом он поднимает глаза и замолкает, потому что видит, что сзади него стоит слепой Абдаллах.
— Я найду здесь пророка? — спрашивает Абдаллах.
— Я стою перед посланником Бога?
Мухаммед ничего не отвечает, он сердит из-за того, что их прервали. «Четыреста кругов масла, — повторяет он. — Дальше, Убайи!»
Слепой не успокоился. Своей палкой он прикасается к широким плечам Убайи и находит, что между ним и пророком достаточно свободного места, чтобы присесть. У него узкое длинное лицо и он постоянно держит веки опущенными, так чтобы не было видно белых глазных яблок. На нем нет накидки — он мешал бы ему при прикосновении, — но на нем широкая лата без рукавов, какие носят женщины. Коричневые руки слепого худые и обвисшие: работа не укрепила его мускулов.