Мухаммеду хотелось бы услышать о другой причине того, что бродяга остался, но заботы, занимавшие его самого, были слишком большими, чтобы он стал разговаривать о том, что на бедуинов нельзя положиться.
— Там, — сказал он, — еще стоят остатки ячменной каши и миска молока для тебя, если ты хочешь.
Абу Хораира кивнул не говоря ни слова, передвинулся в угол и уничтожил ячменную кашу. «Молоко, — сказал он затем, — мне больше не нужно». Он произнес это так, будто ждал вопроса. Его не последовало, так как Мухаммед был занят другими мыслями и повернулся к персу.
Старик снова подошел к ним и стукнул кулаком о землю. «Молоко мне больше не нужно!» — закричал он, потеряв обладание.
Вот наконец задали долгожданный вопрос: «Где твоя кошка, Абу Хораира?»
Тихо бормоча про себя, Абу Хораира разворачивает плащ, достает маленькое мертвое тельце и гладит жесткой мозолистой рукой потускневший желтый мех.
— Скажи мне, Мухаммед, попадут ли в рай животные?
— Оставь меня в покое, Абу Хораира! Мне есть о чем думать и поважнее!
— Может быть, это для тебя не важно, — говорит старик настойчиво. — Но это я должен знать теперь. Попадут ли животные…
— Разве ты не слышал, что не должен мешать пророку! — вскричал Залман гневно.
Но Абу Хораира, кажется, не слышал его слов. Он раскачивался туда-сюда, держа в ладони голову мертвой кошки. «Скажи мне, встречу ли я ее снова в раю?» — повторяет он.
Перс громко рассмеялся. Однако Мухаммед, нетерпеливо взволнованный криком, достигшим его уха только что с края рва, гневно восклицает: «Замолчи наконец! Я не знаю. Бог ниспосылает с неба откровение для человека, а не для зверей!»
— Так, так, — говорит «отец маленькой кошечки». — Ты не знаешь. — Он расстелил бурнус на земле, снова завернул маленький трупик и взял на руки. — Мне больше не нужно молоко и не нужен твой рай, Мухаммед! Отдай мое место кому-нибудь другому!
Он поворачивается и прямо идет к валу.
— Эй, куда? — кричит Омар, только что спустившийся. — Оставайся здесь. Абу Хораира! Мекканцы убьют тебя!
Абу Хораира останавливается на вершине вала и оборачивается. «Там стоят бедуины, — говорит он и указывает на палатки. — Эти мне не сделают ничего: они меня знают».
Спустившись с холма, он очутился на другой его стороне. Мухаммед и Омар наблюдают за ним: они смотрят, как бедуины окружили его и как старый бродяга отгоняет их свободной правой рукой — левая держит труп кошки — от себя. Можно было слышать их громкий смех и разговоры. Затем они дают ему дорогу.
Абу Хораира надевает соскользнувший капюшон на голову и идет своим путем вдоль просяного поля. Он становится снова «сыном дороги», как прежде…
Как-то вечером — с начала осады уже прошло две недели — к слепому Абдаллаху привели иудея из рода Курейца, требовавшего проводить его к Мухаммеду.
Его ступни и платье покрылись грязью, на бороде лежала пыль, платок тюрбана был разорван. На севере, никем не замеченный, он взобрался на вал и был схвачен дозором мусульман, когда уже почти преодолел ров. Это предприятие было не безопасным, они его чуть не забили до смерти, прежде чем ему удалось крикнуть, что он пришел вести переговоры и должен поговорить с пророком.
Обычно вечером, когда пророк возвращался домой с вала, слепой наместник шел к мечети, чтобы сообщить ему обо всем. Он взял с собой и гонца. Но Мухаммед вернулся таким усталым и злым, что приказал слепому самому поговорить с послом. А он будет слушать и потом решать.
— Ты слышишь, — сказал Абдаллах с достоинством, — что приказал пророк. Я представляю посланника Бога. Дай же нам услышать то, что ты должен сказать.
Иудей про себя подумал, что слепой попрошайка вполне годится для наместника бежавшего араба-про-рока. Вслух он сказал: «Я счастлив, что ты хочешь выслушать меня».
Слепому и в голову не пришло, что это могло быть издевательством. Абдаллах сознавал, что Бог явно поддерживал его в выполнении обязанностей, а так как это поднимало его в собственных глазах, он думал, что это должно придавать ему прежде всего блеск и достоинство.
— Так говори! — сказал он. И когда иудей хотел начать поспешными, перебивающимися словами, он мягко запретил: — Нет. Медленно. Каждое слово и каждая мысль требуют времени. Бог дает созревать всему; то, что мы, люди, хотим ускорить, мы уничтожаем. Кто послал тебя?
— Старейшина рода Курейца.
— Остерегайся лжи! Я видел, что два дня назад в вашем дворце был Абу Софиан!
— Именно об этом я и хотел переговорить. Но как же ты мог это видеть? — удивился иудей. — Разве ты не слепой?
Абдаллах усмехнулся. То, что видели другие и описывали ему, находилось картиной воспоминания в его душе. После этого слепому часто казалось, будто он сам все это видел.
— Чего хотел Абу Софиан?
— Он предложил нам союз. Мы должны, если он даст к этому знак, подняться на вал с севера, как только мекканцы нападут с юга.
— Ай, — сказал слепой и постучал задумчиво палкой по деревянному столику, стоящему перед ним. — Ай, и ты пришел, чтобы мне это сказать! Неужели Абу Софиан, жадный Омаяд, предложил вам слишком мало для союза, или вы больше не верите в его победу?
Иудей начал понимать, что со стороны Мухаммеда было не так-то глупо выбрать своим наместником слепого, который так быстро схватывал существенное.
— Возможно, ты правильно рассудил… — сказал иудей и сузил глаза, как будто слепой Абдаллах мог увидеть и понять его мину.
— Итак, если мы предложим больше, чем Абу Софиан, — продолжил Абдаллах, — вы заключите с нами союз? Вы должны внезапно напасть на войско мекканцев с другой стороны, в то время как мы сделаем вылазку.
— Твоя мудрость, господин, делает ненужным, чтобы я добавил еще хоть слово!
Слепой размышлял. Чувство советовало ему отказать иудею. Разум ставил ему это в упрек — ведь как ценны могли быть эти союзники за пределами вала. А что если пообещать им долю добычи?
И теперь пророк стоял тут, не произнося ни слова, так тихо, что — если бы иногда шелест платья не напоминал о его присутствии — слепой подумал бы, что он ушел.
— Быть наместником, — сказал Абдаллах, наконец, — означает, посланник Бога, заменять тебя так, чтобы ты не был против. Я опасаюсь, что Бог накажет меня за дерзость, если я стану решать, когда ты можешь сделать это сам. Ты слышал посла, поэтому поступай, как считаешь нужным.
Долгое время они ждали подходящего момента. После некоторых колебаний Мухаммед все же заключил союз с народом Курейца, но они попросили подождать с атакой, по меньшей мере, неделю, пока не закончатся все приготовления и не будет соблюден предписанный пост. Потом — уже почти решившись на вылазку — пророк заметил что маленький отряд бедуинов покинул вражеское войско.
Казалось, что умнее будет подождать. Вдруг этому примеру последуют и другие, тогда осаждающее войско уменьшится, но этого не случилось; Абу Софиан нашел средство убедить остаться других. Возможно, он также рассчитывал и на союз с Бану Курейца и тоже ожидал подходящего времени, чтобы прийти к решению.
Утро было ледяным. В такие зимние дни замерзают лозы Таифы, и новорожденные ягнята в Вади Киора ползают, жалобно блея, вокруг тела матери-овцы. На севере, над горой Эль-Баита, собирались черные тучи. Абу Бекр, несший ночную вахту на валу и теперь возвращавшийся домой, чтобы поспать, объявил: «Еще до вечера нас настигнут буря и дождь».
В ранние утренние часы пророк пришел на вал. Ночью во сне ему приснились суры откровения, звучавшие так: «Это Бог, кто позволяет вам видеть молнию в страхе и желании, и кто посылает черные тучи».
Когда Мухаммед увидел черные тучи, затянувшие горизонт на севере, то сказал себе: «Бог правит всем и дает нам ясные знаки. Сегодня — день, когда мы должны изгнать наших врагов».
Решение отважиться на вылазку, провозглашенное вдоль вала, вызвало бурное ликование. Как бы ни ценили надежность вала, все-таки защитники были недовольны однообразием своей службы. Было не очень-то радостно днем и ночью нести вахту и прохаживаться по одному и тому же отрезку вала, прислушиваясь, нет ли чего подозрительного. Сначала их развлекало, когда через ров кричали друг другу неприличные слова, но и этот источник перемен был наконец исчерпан, так как больше не могли придумать новых ругательств.