Как же смеялись во дворах Византии! Вождь арабов, какой-то предводитель бандитов пустыни имеет наглость посылать гонцов к греческому императору! В кругу епископов, придворных и офицеров империи письмо читалось вслух даже при самом патриархе. Присутствовавшая здесь императрица Мартина попросила передать ей послание и вертела его в разные стороны тонкими белыми пальчиками. А император, бывший в хорошем настроении, потому что его военные отряды сообщили о победе на персидской границе, наколол на конец своего меча и протянул его самому строгому, усердному из епископов.
— Начните вы! — говорит он смеясь. — Обратитесь сначала вы, и потом будете проповедовать новое учение при нашем дворе!
— Мы уже переживали некоторую ересь, — сказал епископ, поджав губы, — и победили ее с божьей помощью. Но до такой наглости не доходил еще ни один сектант…
— У него восемь тысяч человек, это правда! — насмешливо крикнул один военачальник. — Он, наверное, в своей пустыне никогда не видел больше людей, и думает, что с таким войском может завоевать уже весь мир!
— Все-таки, — придворный старается принять в расчет, — это знак беспокойных времен, если какой-то араб из Мекки выдумывает новую религию, вместо того чтобы удовлетвориться обманыванием своих земляков в торговле. Может быть, все же нужно было…
Громкий смех прерывает его. Это будет прекрасно, если император Византии станет заботиться о каждом предводителе из Хедшаса! Только не беспокоиться! Этого заносчивого Мухаммеда скоро его же земляки приведут в чувства! Возможно, его уже сегодня нет в живых. Слышали, что арабские предводители, берущие на себя слишком много, не живут долго… И как только он умрет, с ним вместе умрет его учение и его смешная дерзость!
Мухаммед Хашим из рода Корейши посылает послов к Хосрову Парвизу, великому царю Персии, в Ктесифон: «Как долго собираешься ты, властелин великой империи, пребывать в неверии и язычестве, когда Бог уже открыл незначительным и более малым народам, что на небесах и в раю правит только он один? Пришло время, великий царь, обратить тебя и твою страну».
До этих пор царь позволил читать письмо, затем он вырвал его из рук секретаря, чтобы увидеть собственными глазами то, неслыханное, невероятное. Да, это так! Дерзкий араб, эта муха на руке, эта песчинка в пустыне, осмелился написать в письме свое имя перед именем великого господина! Хоеров Первез не гневается, но нахальство послов — это слишком много для него. Он берет письмо Мухаммеда, разрывает его на тысячи клочков и бросает послам под ноги. Другого ответа у него нет.
Мухаммед из рода Корейши посылает гонцов к греческому наместнику Египта: «Божественная мудрость решила, кого выбрать в пророки, без нашего желания. Я, Мухаммед, был избран для этого, чтобы возвещать божественное слово: обратись в веру, в Ислам, признай, что есть только один Бог».
Египетский наместник был христианином, но до христианской веры ему не было никакого дела, как и до любой другой, и слово «обращение» казалось ему само по себе смешным. Все же Хедшас находится очень близко к его стране, чтобы он отважился смеяться. Это было не в первый раз, что арабские разбойничьи шайки хозяйничали на границах Азии и Африки, ждать помощи от Византии долго, когда она требуется в серьезном случае. Было лучше установить дружеские отношения с восточными соседними странами. «Обращение? — сказал он поэтому, — ах да, обращение освободит нас от грехов. Ваш господин, значит, пророк, и сами ангелы Бога возвестили ему волю Всевышнего? Не гневайтесь, если я сразу же не приму вашу веру, поймите, что я должен сначала подготовить подданных к такой перемене! Я хочу подумать над тем, как это сделать. А пока возвращайтесь домой и возьмите подарки для своего господина, которые я посылаю ему в знак моей преданности: мулы, белый осел и еще две молодые рабыни. Они сестры — молоды, девственны и прекрасны. Мне кажется, они созданы, чтобы украшать жизнь государственного мужа. А когда вы снова вернетесь на берег Нила, мы поговорим дальше о моем обращении!»
Коптка Мария въехала в Медину на спине белого осла. На ее ногах были шитые золотом шлепанцы, а поверх волос лежало покрывало цвета бирюзы из Синая. Она была так прекрасна, что никто не смотрел на ее сестру Хирин, ехавшую следом за ней на муле, улыбающуюся напомаженными в форме сердечка губами, — никто из тех, кто встретился им.
Пророк подарил Хирин поэту Хассану в благодарность за то, что он прославил в стихах победу под Бедром и отступление врага от «вала». Рабыню Марию он оставил для себя.
Мухаммед приказал построить ей хижину как полноправной супруге. Но Аиша, предвидя это, разослала всех рабов с поручениями, чтобы никого не оказалось под рукой. Поэтому не осталось ничего другого, как разбить дорожную палатку, посланную в подарок египетским наместником, этой работой занялся евнух, сопровождавший обеих сестер во время путешествия.
Пестрая, расшитая шелком палатка вскоре стояла посреди двора как большая чужеземная птица. Все верующие пришли, чтобы подивиться, повосхищаться и потрогать, только жены не вышли за порог.
Рабыня знала свои обязанности. Она сняла дорогое покрывало, прикрывавшее ее от солнца во время поездки, и спрятала расшитые золотом шлепанцы под подушкой в своей палатке. Босая и с непокрытыми волосами, она стояла перед дверью Аиши. «Твой господин взял к себе новую рабыню, — произнесла она грудным голосом. — Скажи мне, как я могу тебе услужить».
Аиша не ответила. Омм Сальму и еврейку Рихану она приняла в домашнее хозяйство спокойно, почти по-дружески, зная, что ни одна из них не сможет занять ее место. По-другому было с этой чужеземной рабыней, которая была прекрасна, как царица Савская.
Рабыня постучала в дверь Хафизы. «Ты дашь работу своей служанке? — спросила она. — Твой господин приказал, чтобы я жила в его доме».
Яростно Хафиза отодвинула занавес в сторону. Она унаследовала гневный нрав Омара, если бы она не страшилась порицания Мухаммеда, то побила бы чужеземку. «Чем дальше ты будешь держаться от меня, тем лучше будет для нас обеих!» — процедила она.
Только Омм Сальма дала рабыне мешочек ячменя, чтобы помолоть, и показала ей жернов. Омм Сальме нечего было терять, потому что благосклонность Мухаммеда к ней давно остыла; и несмотря на это она чувствовала дикую ревность, когда увидела перед собой хрупкую тонкую женщину. «Разве ему не хватает своих супруг? — думала она в бешенстве. — Нужны были еще и рабыни, чтобы утолять его похоть?»
Рабыня засыпала ячмень в мельницы и перекрестилась, прежде чем качать работу.
Мухаммед увидел это и подошел к ней:
— Ты христианка?
Она кивнула с испуганными глазами.
— Значит ты веришь в трех богов?
— Нет, господин! В триединого Бога.
Он засмеялся: «Ты не понимаешь, во что ты веришь!»
Она опустила темную головку и стала медленно вращать мельницу: «Господин, мой разум этого не схватывает, но моя душа хранит это».
В произнесенных словах, как в их смысле, так и в звучании, было что-то, что напомнило пророку о Хадидже. Он решил медленно и щадя учить рабыню молиться только одному истинному Богу.
Пророк стоял около нее и смотрел, как она неспешно поворачивает жернов, ее движения были нежные и медлительные. Иногда Мария бросала быстрый взгляд на него. Она видела, что он был уже не молод, что его плечи округлились и на его лбу, отливавшем белым под тюрбаном, обозначились глубокие морщины. Мухаммед заметил ее взгляд и понял его правильно. «Для тебя будет трудно видеть во мне своего господина?» — спросил он и надеялся, сам того не сознавая, снова услышать то, что ответила бы Хадиджа.
Мария только покачала головой и улыбнулась с кротостью женщины рано узнавшей, что судьба определяется другими и что ее собственное желание и собственная воля находят выражение только в мечтах. «Ты оставила в Египте мать?» — вдруг спросил он. Он не знал, почему этот вопрос сорвался с его уст, возможно, потому что ему самому она казалась маленькой мамой, а не возлюбленной.