После долгих разговоров на это решился Отман. Мухаммед был удовлетворен таким решением лишь наполовину. Конечно же, из всех мусульман только Отман был в Мекке в большей безопасности, так как уважали его богатство и родство с Абу Софианом. Хотя более охотно пророк послал бы другого человека, всем сердцем безраздельно поддерживающего новое учение. Он взглянул на Омара эль’Ади, ждал, не вызовется ли тот. Но Омар оставался безмолвным.
Итак, это был Отман, севший на лошадь и поскакавший вниз с холма. Мухаммед смотрел ему вслед, ночь была светла — далеко на равнине можно было следить за черной тенью коня и всадника.
Лунный свет отражался на вершинах скал, как и тогда, когда он бежал в пустыню с верным Абу Бекром. Много прошло времени с той ночи до сегодняшней — и великая печаль, нахлынувшая на него, когда он вспомнил о прошлом, не могла быть не чем другим, как усталостью души, несущей тяжелое бремя, возложенное на нее Богом.
В то время как он смотрел вслед всаднику и пережи вал картины прошлого, получавшего все большую власть над ним, были разбиты лагерные палатки и зажжен костер. Пророк вспомнил об Аише, которую выбрал из своих жен сопровождать его в этом паломничестве, он радовался ее улыбке и болтовне — хотел подняться и пойти к ее палатке, но не только душа, но и тело было уставшим. Он не мог подняться.
Четыреста лагерных костров горели в эту ночь на холмах Ходейбийя; он знал, что теперь корейшиты стояли на ступнях Каабы, смотрели ввысь и гадали, какое же из арабских племен собрало так много народу для паломничества.
И все же эту ночь можно было бы истолковать как недоброе предзнаменование, если бы исход всех событий не определялся Богом и страдание не могло бы омрачить тех, кто полностью отдал себя на волю Аллаха. Потому что когда были разбиты палатки и сняты паланкины со спин верблюдов, выяснилось, что паланкин Аиши был пуст. Сначала никто не осмеливался сообщить об этом пророку, женщину искали во всех палатках и у всех костров — напрасно. Таким образом, кто-то должен был решиться рассказать об этом ему.
«О господин' О посланник Бога! Аиша исчезла!»
Мухаммед взглянул на взволнованные лица погонщиков верблюдов и расстроенную мину Али, которому он доверил заботу о своем ближайшем окружении.
«Господин! Должно быть, джинн пустыни увидел Аишу сквозь щелку в занавеси и, возгоревшись любовью, украл ее!»
«Господин, мы прикрепили паланкины к спине верблюда, когда отправлялись в путь с нашего последнего места стоянки…»
«Вы заглядывали внутрь?»
Нет, этого они не делали. Как смогли бы они осмелиться на это, осквернить мать верующих своими взглядами?
Не поняли ли они по весу паланкина, что Аиша там не находилась?
Нет, тоже нет. Дочь Абу Бекра так хрупка, что имеет вес пестрой райской птички, сам по себе паланкин все-таки тяжелое сооружение из палок и материи. Нет, по весу они не смогли бы ничего понять… Но где же тогда должна быть Аиша? Отправление в дорогу целого каравана не проходит так быстро и бесшумно; если бы она была в паланкине, то услышала бы рев верблюдов, шум людей и пришла бы.
Пророк кивнул. «Вы не виноваты, — подтвердил он и подал знак, чтобы погонщики верблюдов удалились. Своего племянника Али он остановил. «Где она может быть?» — спросил он и больше не пытался скрыть свое беспокойство.
«Аллах знает это», — ответил Али мрачно. Рассеянный ужас, охвативший его, когда он увидел, что паланкин пуст, прошел, а спокойные слова Мухаммеда: «Вы не виноваты» уничтожили последние остатки этого страха. Теперь он был склонен представить задание, которое он так плохо выполнил, невыполнимым. «Кто может уследить за женщиной? Легче охранять пустынного тушканчика в паланкине, чем женщину, чьи мысли идут по путям, о которых никто не знает…»
Супруг Фатимы постепенно — хотя их брак и не был хорошим — все же стал придерживаться взглядов своей жены: как и она, он презирал легкомысленную маленькую Аишу и завидовал ей из-за влияния на пророка. В глубине души он думал: надо надеяться, что она потерялась навсегда.
Сейчас, конечно, он не отваживался сказать это — но сказал кое-что другое, что также соответствовало его нерасположению к любимой жене Мухаммеда и озлобленности его собственного характера: «Если бы я был супругом Аиши, Мухаммед, то вряд ли бы поверил, что ее украл огненнорожденный джинн… Я бы охотнее проверил, не отстал ли с момента нашей последней стоянки также какой-нибудь смертный мужчина…. — И не дожидаясь действия этой ядовитой стрелы, он ушел. — Я буду продолжать поиски», — крикнул он через плечо.
Мухаммед проводил его взглядом, пока он не скрылся в людской толпе лагеря. Потом он один дошел до конца рядов палаток, нашел след каравана, путь, по которому они пришли, и пошел по нему. Сначала это было легко, караван шел вдоль возвышенности низкого холма, свет звезд и полумесяц был достаточно ярок, чтобы видеть след. Но через полчаса след потерялся в пустынной долине, и его больше нельзя было отыскать. Идти дальше не имело смысла.
Мухаммед сел на камень и пристально вглядывался в ночь. На него нашло искушение громко позвать Аишу, но он подавил это желание, так как понял, что если бы она была неподалеку, то давно бы увидела свет многих костров и нашла бы лагерь. Нет, Аиша не услышит его зов, только в лагере его услышат и, вероятно, посмеются над его испуганной влюбленностью.
Но все же положение, каким бы большим оно ни было, не в состоянии уничтожить маленькую судьбу человека! Вот сидел он, Мухаммед, посланник Бога, и как самый бедный погонщик верблюдов беспокоился о женщине — как у любого другого стареющего мужчины, в глубине его души скапливалась разъедающая зависть, когда мимо него проходил юноша, полный сил, и просыпалось бешенство, когда Аиша смотрела на других.
Было забыто паломничество в Мекку, забыто завоевание родного города, ни о чем другом не мог думать измученный разум, кроме того, что говорила и делала Аиша в последние дни. Следовало ли искать в ее словах намек? Предпочла ли она кого-нибудь из путешественников? Говорила ли она о каком-нибудь молодом мужчине? В то время как он проверял свою память, он понял бессмысленность этих раздумий: дочь Абу Бекра была из рода Таим, а женщины этого рода прославились своей хитростью и легкомыслием. Если Аиша ему неверна — она не выдаст себя никакими неосторожными словами.
Он вспомнил Хадиджу. Как отдохнул бы в любви этой женщины! Теперь он искал ее черты в других женщинах и опять не находил: в Хафизе — силу души, в Омм Сальме — робость… А в Аише? Нет, в Аише не было ничего, ничего от Хадиджи; в Аише не было ничего, что успокаивало, умиротворяло. В ней была ядовитая сладость, подстрекающая мука…
На то воля Бога. Ты, Бог, должен знать, почему даешь своему посланнику в его юности верную спутницу, а в старости делаешь его влюбленным в этого ребенка. Ты не должен был забирать Хадиджу так рано в твой рай… Я должен пережить это. Может быть, так ты хотел напомнить мне высшую мудрость о том, что вся земная жизнь — это любовь и мука…
«Мухаммед! Эй, Мухаммед!»
Они зовут пророка из лагеря, ослепленные светом многих костров, не видят его. Он встает, медленно идет по песчаным бугоркам, навеянным ветром, к свету.
— Мы уже думали, что и ты пропал, — говорит Али, узнав его.
— Не нашли следов Аиши? — спрашивает пророк, пытаясь спросить спокойно и почти равнодушно.
— Ну, — продолжает он после недолгой паузы раздумий, — кого из мужчин нет в лагере?
— Это трудно установить, — ответил Али раздосадованно, — когда я стал об этом спрашивать, выяснилось, что двадцать или двадцать пять мужчин выехали в пустыню искать Айесху, никто не знал, кто из них дольше отсутствует в караване.
Мухаммед вздыхает, чувствует облегчение и сознает свою ошибку — лучше он будет сомневаться, чем знать худшее.
«Давайте помолимся. Аллах находит пропавших». На рассвете она пришла, и те, кто не спал и видел ее, разбудили спящих; не прошло и четверти часа, как об этом знал весь лагерь. Аиша сидела в седле лошади, которую вел за повод Эль Моаттал. Молодой красавец Эль Моаттал, побывавший несмотря на свою молодость в Египте и Византии, умел рассказывать о греческих женщинах. За сто шагов от палатки пророка Аиша спрыгнула с седла, тихо прошмыгнула между остатками лагерных костров, как змейка проскользнула в палатку супруга.