Стихи для Державина не были психологическим состоянием.
Они были досугом.
Он писал в предисловии к «Анакреонтическим песням»:
«Для забавы в молодости, в праздное время и, наконец, в угождение домашним писал я сии песни».
О службе Державин писал со всеми подробностями, с пафосом. Он писал о себе:
«Какие он оказал ревностные услуги в статской службе».
Но.
1788 год. Царствование Екатерины II.
Выписка из объяснений и записок Державина. Как всегда, он пишет о себе в третьем лице:
«…он был утеснен некоторыми вельможами, по клеветам их удален с губернаторства (в Тамбове) и отдан под суд Сената. Не оставалось другого средства, как прибегнуть к своему таланту. Вследствие чего он написал оду «Изображение Фелицы» (посвященную прелестям Екатерины). Государыня, прочетши оную, приказала на другой день пригласить автора к ужину и приказала приглашать его в эрмитаж и прочие домашние игры, как-то — на святки».
Он был освобожден из-под суда и стал статс-секретарем Екатерины.
1797 год. Царствование Павла I.
В первые же дни царствования Павел возненавидел Державина.
Выписка из «Записок» Державина:
«…Державин был в крайнем огорчении и, наконец, вздумал он без всякой помощи посторонней возвратить к себе благоволение монарха посредством своего таланта. Он написал оду на восшествие его на престол («Ода на новый 1797 год») и послал ее к императору. Она полюбилась и имела свой успех. Император позволил ему приехать во дворец и тогда же дал приказ впустить его в кавалерскую залу».
Державин стал государственным казначеем Павла.
1802 год. Царствование Александра I.
Опять неурядицы и ненависть министров. Державин пишет оду. Называется она «К царевичу Хлору». Посвящается прелестям Александра. Император назначает Державина министром юстиции.
Но сей фавор краток.
Восьмого октября 1803 года в 10 часов утра Державин был вызван в кабинет к Александру.
Министр ходил тяжелыми шагами по красному ковру и, машинально пересчитывая цветочки на ковре, исповедовался юному монарху. Поэт забрасывал мясистые руки за спину, сплетал и расплетал за спиной мясистые пальцы, теребил пальцами мочку левого уха (болело!), ухо совсем раскраснелось и горело. Державин перечислял все действия, все свои заслуги. Он разволновался, его брови, нарисованные, как у клоуна, летали вниз и вверх по мясистому морщинистому лбу. Державин знал: уже написан приказ об отставке. Ему было горько и тошно, и он отчитывал императора как провинившегося мальчишку. Вся эта мясистая махина ходила по красному ковру тяжелыми шагами.
Император тихонько пошевеливался за столом, поднимал на Державина глазки-васильки, пушистые ресницы, император стеснялся, как девушка, царь сидел в деревянной позе (или — стеклянной!), белые пальцы блуждали по столу, наманикюренные ногти отстукивали какой-то механический марш (по лакированному, как рояль, столу), государь вздыхал, чтобы как-то выразить соболезнование, покашливал.
Александр знал: эта аудиенция — уже область предания.
Шумели администраторы новой формации: Сперанский, Чарторижский, Новосильцев, Кочубей, Строганов.
Александр терпеливо и рассеянно слушал своего министра, сердце стучало. Предчувствие радостной разлуки. Царь и боялся творца-буйвола, и уважал его деспотическую честность, и мечтал поскорее избавиться от Державина — тирана правды.
Буйволы вымирали. Самодержавие превращалось в энергичную и элегантную политику. Дипломатия: интимные реформы, ласковые ловеласы — блестящие пустословы, ораторы Сената.
— Так в чем я виноват? — произнес Державин голосом палача.
Император боялся пространных объяснений. Деликатность: Александр улыбнулся изо всех сил, разрумянился и сказал:
— Ни в чем. Не виноват. Ты слишком ревностно служишь.
Державин остановился. Остановились и его брови. Министр юстиции побагровел; побледнел, как маска, матовая.
— Ах так, государь… Ах вот как! — прошептал Державин в бешенстве. — Раз так! — Державин задыхался, перебирал какие-то слова, шевеля толстыми губами, — успокоился, но, не глядя в глаза императору, машинально повторял: — Ах так! Ах вот как! — пересчитывая машинально бесцветные цветочки на красном (меховом, лисьем, что ли?) ковре.