Мы обменялись рукопожатиями и улыбками.
— Элеанор Грисби, — сказала женщина. — Прошу, — показала она дорогу доведенным до совершенства движением руки, — в кабинет.
Она вошла первой, может быть, затем, чтобы условленным выражением лица проинформировать о чем-то мистера Грисби?
— Филип, это мистер Хэмисдейл, частный детектив. Но я пока еще не знаю, кому из нас следует опасаться, — тихонько засмеялась она.
Мы пожали друг другу руки, и я сел в удобное кресло.
— Я здесь, скажем так, по частному делу. Как частный детектив, — пошутил я; шутка была оценена и вознаграждена легкими улыбками. — Дела обстоят так, что я перебрался на постоянное жительство в Редлиф, из Нью-Йорка. Буду теперь здесь жить и, возможно, работать, но, уезжая, я получил заказ на поиски следов одного человека, который четыре месяца назад неожиданно покинул родной дом и не хочет, чтобы его нашли. — Мистера и миссис Грисби, казалось, убаюкивали мой приятный голос и та чушь, которую я убедительно нес. — Дело в том, что следы его путешествия заканчиваются в Самантаке, в семидесяти километрах отсюда, в мотеле, а поскольку я всё равно сюда ехал, одно из агентств поручило мне совершить несколько простых действий, которые дают намного лучшие результаты на месте.
— Коммунальные похороны, — сказал Грисби, торжествующе глядя на жену.
Я поднял брови и радостно кивнул:
— Вот именно! Неопознанные тела, похороненные за счет общины, и так далее, вы лучше разбираетесь в подобных делах.
— У вас есть фотография этого человека? — спросил мистер Грисби, явно беря командование в свои руки.
— Но, Филип, ведь за последние полгода у нас не было никого моложе пятидесяти, — возразила миссис Грисби.
— А Гарри Бергман?
— Опомнись, Филип. Ведь это Гарри Бергман, а не кто-то пропавший без вести. — Она пожала плечами. Всё это время голос ее оставался мягким, словно она обращалась к непослушному ребенку. — Что касается подобных дел, — повернулась она ко мне, — мы поддерживаем контакт со всеми похоронными фирмами в округе и намного дальше.
— Ну, собственно, на это я и надеялся, — быстро согласился я.
— Но, как я уже говорила, у нас был только один молодой клиент, местный, а не какой-нибудь неопознанный бродяга… — Миссис Грисби на секунду отпустила жемчужную нитку и показала мужу на шкафчик: — Может, угостишь гостя капелькой чего-нибудь горячительного?
Не знаю почему, но идея выпивать в похоронном бюро мне не понравилась. Я замахал руками:
— Спасибо, спасибо, но во мне и так уже несколько порций спиртного после баскетбольного матча, а мне сегодня нужно еще немного поработать дома.
Видимо, это прозвучало несколько двусмысленно, поскольку они переглянулись, едва удержавшись от того, чтобы не пожать плечами. Я встал с кресла. Вскочил и мистер Грисби, а миссис Грисби энергично обмотала палец жемчужной нитью.
— Спасибо. В ближайшее время зайду с фотографией, — пообещал я. — А этот Гарри — давно его похоронили?
— Как же! Позавчера, а почему вы спрашиваете? — насторожился он.
— Знаете, я убедился, что, когда задаешь вопросы, включаются какие-то подсознательные ассоциации, неизвестные даже тебе самому, — сказал я, глядя ему в глаза. — Вопрос может быть глупым, ответ несущественным, но какое-то время спустя ни с того ни с сего из головы выскакивает ответ на совершенно другой вопрос, иногда даже не заданный. Я научился задавать множество вопросов, как относящихся к делу, так и не очень, — словно извиняясь, улыбнулся я. — Так что я задаю столько вопросов, сколько в состоянии выдержать собеседник.
— Ох… — рассмеялся он. — Нас вы вовсе не замучили, правда, Элли?
Она кивнула. Я спросил:
— Здесь кто-нибудь еще работает?
— Да. Молодой Баулз. Между нами говоря — лентяй и бездельник, и если бы мы с ним не состояли в каких-то там родственных отношениях, то кто знает… — размечтался Грисби.
— Ты ужасный сплетник, Филип, — простонала его жена. — Ему просто не по душе эта работа и, похоже, вообще этот город. Он мечтает о Лос-Анджелесе, Фриско, Нью-Йорке. А здесь… особенно в нашей фирме, — она обвела рукой вокруг, — тишина, покой…
Все мы трое закивали головами и, кажется, одновременно сообразили, что выглядим глупо.
— Какое-то время спустя, — заметил я, чтобы не оставлять после себя дурного впечатления, — он, возможно, оценит именно эти тишину и покой, так же, как это было и со мной. Хотя есть и такие, кому как раз подходят жара, шум и сумасшедший темп жизни.
— Не кокетничайте своим возрастом, молодой человек, — добродушно засмеялся мистер Грисби.
Я тоже широко улыбнулся.
— Знаете, мы, детективы, суеверны… Лучше считать себя старым, чтобы не было жаль в случае чего умирать молодым, — серьезно сказал я.
В наступившей тишине я молча пожал ему руку, поклонился миссис Грисби и вышел из конторы, словно актер, покидающий сцену после удачно сыгранного эпизода. Мысленно я слегка посмеивался, но только слегка, помня об ожидающем меня дожде. Одним прыжком я преодолел лестницу и вскочил в машину. Лишь сидя в сухом салоне, я вспомнил, что на заднем сиденье лежит новенькая непромокаемая куртка, и надел ее, затем отъехал от похоронной конторы Грисби, чтобы не волновать хозяев, проехал немного на запад и оказался возле калитки кладбища. Включив в машине сигнализацию, я пошел туда.
На кладбище, как и возле него, не видно было ни единой живой души, как, впрочем, — ведь до полуночи было еще далеко — и других душ. Я двинулся вдоль забора в ту сторону, откуда приехал, и, оказавшись недалеко от дома Грисби, огляделся по сторонам, а потом, когда в одном из окон пристройки вспыхнул свет и донеслись звуки тяжелого гарлемского рэпа, понял, что это не Филип или Элли. Предусмотрительно стараясь не показывать своего присутствия, я добрался до пристройки, которую пришлось обойти, чтобы найти вход.
Музыка ударила мне в уши тем идиотским ритмом, который сбивает с ног нормального человека, но она явно не мешала парню, сидевшему на покачивавшемся на задних ножках стуле. Он спокойно читал журнал, даже малейшим движением пальца не вторя ритму из колонок. Я подошел ближе и театрально кашлянул. Он удивился, но, похоже, не испугался, о чем я пожалел, поскольку предпочел бы, чтобы он начал бросать по сторонам перепуганные взгляды. Я показал на гигантский музыкальный центр с полудюжиной колонок и, кажется, шестью карманами для четырех разных типов носителей, мигавший лампочками и подрагивавший в такт музыке. Парень сложил журнал, ткнув пальцем в кнопку, выключил музыку и посмотрел на меня. Как я заметил, он читал статью под названием «Каменные джунгли», наверняка прославлявшую свободную жизнь обитателей Гарлема в большом городе, — может быть, он действительно всерьез намеревался сменить климат. Я решил нанести удар и бежать, если эффекта не последует.
— Я веду дело о неоднократном надругательстве над трупами, — сказал я. — Началось оно в семидесяти километрах на север отсюда, но, как я предполагаю, добралось и до Редлифа.
Он спокойно приподнял бровь и изогнул губы: «Нет. Ничего. Никогда. Не знаю. Никого». Так называется подобное выражение лица. Он молчал, и похоже было, что он намерен избавиться от меня, не открыв рта. Я тоже молчал.
— Ни о чем таком не слышал, — наконец сказал он. — Никто тут не трахает мертвых старушек, не устраивает оргии на телах мальчиков… Вы ошиблись адресом, — подытожил он.
— А про отрезанные гениталии слышал? — спросил я, прищурив глаз, словно собираясь небрежно бросить: «Мы всё знаем, дружок».
Выражение его Лица изменилось — он наморщил лоб, поднял брови, выпятил губы. Я наклонился и ткнул его пальцем в грудь, причем довольно сильно.
— Слушай, приятель, в нашем пуританском обществе, если ты отрезал клиенту конец и продал кому-то, кто воспользовался им в еще более отвратительных целях, — с тобой покончено. Проведешь несколько приятных лет в камере, где будешь занимать в тамошней иерархии место ниже, чем у насильника пятилетних девочек, а это действительно очень низко. Видишь ли, все преступники в глубине души хотели бы быть благородными преступниками, так что, если случается возможность продемонстрировать, что бывают и такие, кто намного хуже и отвратительнее их самих, они охотно ею воспользуются, для собственного же душевного спокойствия. И кроме того, каждый из них любит свой петушок и не может себе представить, чтобы кто-то ему ради нескольких баксов отрезал его, даже после смерти.