Дело в том, что «никто не решался принимать меры предосторожности, чтобы обезопасить свое жилище, вследствие угроз тех, кто запрещал бороться с пожаром; а были и такие, которые открыто кидали в еще не тронутые огнем дома горящие факелы, крича, что они выполняют приказ, либо для того, чтобы беспрепятственно грабить, либо в самом деле послушные чужой воле».
Тацит пишет, что был ли пожар случайностью или «умыслом принцепса», не установлено, добавляя, что «и то, и другое мнение имеет опору в источниках», но сам же и отвергает возможность случайного возгорания, рассказывая о тех, кто не давал тушить пламя и даже открыто занимался поджогами. Нет, пожар 64 года не был случаен — это был тщательно спланированный поджог. Вот только причастность к этому поджогу Нерона более чем сомнительна, и Тацит, видимо не могший писать об этом прямо, ясно дает это понять своим описанием событий. Пожар был выгоден противникам Нерона — тем, кто желал его свергнуть.
Версия о том, что Рим был сожжен по приказу императора, выдумки о том, что Нерон приказал поджечь Рим, дабы насладиться зрелищем пожара, вдохновлявшим его на написание стихов, давно уже кочуют из одного псевдоисторического романа в другой, попадая оттуда и в такие же псевдоисторические фильмы. Историк же должен четко отделять правду от вымысла.
Когда начался пожар, Нерона вообще не было в Риме — он был в Анции. Получив сообщение о пожаре, он немедленно отправился в Рим, но поскольку от Рима до Анция около 45 км, прибыть в столицу он смог не ранее чем на второй день пожара. К тому времени пламя охватило уже и Палатинский дворец императора. Нерон тут же предпринял все, чтобы облегчить страдания римлян. «Идя навстречу изгнанному пожаром и оставшемуся без крова народу, он открыл для него Марсово поле, все связанные с именем Агриппы сооружения, а также свои собственные сады и, кроме того, спешно возвел строения, чтобы разместить в них толпы обездоленных погорельцев. Из Остии и ближних муниципиев было доставлено продовольствие, и цена на зерно снижена до трех сестерциев».
Откуда же пошли слухи о причастности Нерона к пожару? Дело в том, что «принятые ради снискания народного расположения, эти мероприятия не достигли, однако, поставленной цели, так как распространился слух, будто в то самое время, когда Рим был объят пламенем, Нерон поднялся на дворцовую сцену и стал петь о гибели Трои, сравнивая постигшее Рим несчастье с бедствиями давних времен». Как видно из этих слов Тацита, технологии «черного пиара» были известны задолго до конца XX века и уже в Древнем Риме применялись не менее эффективно. Именно с целью опорочить Нерона был задуман пожар, и эта унесшая жизни многих римлян затея частично достигла своей цели — часть римлян в это поверила.
Потушить пожар удалось лишь на шестой день, «после того, как на обширном пространстве были срыты дома, чтобы огонь встретил голое поле и как бы открытое небо». Учитывая то, что в распоряжении властей тогда не было ни бульдозеров, ни кранов, ни грузовиков, ни другой мощной современной техники и все приходилось делать вручную, вряд ли можно назвать их действия неумелыми. Но только лишь утих этот первый пожар, как вспыхнул второй. Этот второй пожар не был столь разрушителен, и его потушили гораздо быстрее, однако у многих римлян вызвало подозрение то, что второй пожар начался с особняка ближайшего приспешника Нерона — Тигеллина. Тут же пошли слухи о том, что Нерон хочет на развалинах старого города построить новый и назвать своим именем.
Во время пожара 64 года в Риме сгорело десять из четырнадцати имевшихся тогда в городе районов. Часть освободившейся территории Нерон использовал д ля строительства своего Золотого дворца, а остальной Рим по его указанию перестраивается уже не беспорядочно, «а с точно отмеренными кварталами и широкими улицами между ними, причем была ограничена высота зданий, дворы не застраивались, и перед фасадами доходных домов возводились скрывавшие их портики. Эти портики Нерон пообещал соорудить за свой счет, а участки для построек предоставить владельцам расчищенными». Имена архитекторов, которым Нерон поручил разработать план восстановления города, не сохранились, но это были профессионалы своего дела. Все делалось продуманно. Для свалки мусора были отведены болота близ Остии. По приказу Нерона суда, подвозившие в Рим зерно, уходили обратно загруженные строительным мусором. Город очищался от хлама, и одновременно осушались близлежащие болота. Для большей устойчивости к огню было приказано возводить здания до определенной высоты без применения бревен и нижние этажи возводились исключительно из габийского или альбанского туфа — крепких огнеупорных камней. Было воспрещено сооружать дома с общими стенами. Каждое здание строилось на определенном расстоянии от соседних. Домовладельцев теперь строго-настрого обязали иметь в своих дворах наготове противопожарные средства.
Как пишет Корнелий Тацит, «эти меры были подсказаны человеческим разумом», и, «принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города». С ним трудно не согласиться — даже современные архитекторы в тех условиях вряд ли смогли бы придумать что-либо лучшее. Однако недоброжелатели Нерона и здесь искали, как бы возбудить недовольство, доказывая, что от реконструкции Рим стал хуже, — «некоторые считали, что в своем прежнем виде он был благоприятнее для здоровья, так как узкие улицы и высокие здания оберегали его от лучей палящего солнца, а теперь открытые и лишенные тени просторы, накалившись, обдают нестерпимым жаром», и «ни средствами человеческими, ни щедротами принцепса, ни обращением за содействием к божествам невозможно было пресечь бесчестящую его молву, что пожар был устроен по его приказанию».
Проведенное расследование обвинило в поджоге христиан. Вот что пишет об этом Тацит: «Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время, это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев. Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны насмерть собаками, распинали на крестах и поджигали обреченных на смерть в огне с наступлением темноты ради ночного 7 освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои сады; тогда же он дал представление в цирке, во время которого сидел среди толпы в одежде возничего или правил упряжкой, участвуя в состязании колесниц. И хотя на христианах лежала вина и они заслуживали самой суровой кары, все же эти жестокости пробуждали сострадание к ним, ибо казалось, что их истребление не в видах общественной пользы, а вследствие кровожадности одного Нерона».
Приведенный выше отрывок из «Анналов» Тацита — одно из первых в исторической литературе упоминаний о христианах и о гонениях на них, причем вызвавшее в дальнейшем большие споры. Некоторые ученые доказывали, что этот отрывок — вставка, появившаяся уже значительно позднее и сделанная ради того, чтобы опорочить христиан, другие соглашались, что это поздняя вставка, но сделанная как раз наоборот, ради того, чтобы подчеркнуть якобы имевшие место гонения на христиан и их мученичество, третьи считали, что отрывок подлинный и принадлежит перу самого Тацита. Какое из этих мнений является верным?
Книги в то время не печатались, а переписывались от руки. Переписывались и книги Тацита, поэтому какое-то слово или буква в одной рукописи могли не совпадать со словами в другой, являвшейся оригиналом. Полностью исключать то, что какой-то переписчик не сделал своей вставки, также нельзя. Однако стиль отрывка вполне соответствует общему стилю Тацита, а кроме того, в нем нет ни абсолютного осуждения христиан, ни, наоборот, оправдания их действий. Тацит скорее сожалеет о случившемся, осуждая как сам поджог, так и чересчур жестокую расправу над поджигателями, что склоняет к тому, чтобы поверить в подлинность описанного.