Когда африканский студент изнасиловал, а потом забил насмерть парижанку, Амабаса сразу сообразил, что преступник — просто сумасшедший и его следует изолировать от людей, но он также понимал и другое: теперь некоторые белые будут обвинять в преступных намерениях всех африканцев, а это может сказаться и на нем, Амабасе.
Поэтому он взял последний лоскут краденого шелка и тайком сжег его перед изображением Га в своей парижской комнате. Дым поднимался вверх, и Амабаса пел, прося божество о покровительстве и защите. А потом он вышел из дому и произнес свою первую речь о страшных последствиях французского колониализма, точно единственной причиной жестокого и безумного убийства были сто лет французского владычества и угнетения. Он осудил все то, чему завидовал и о чем мечтал: жандармов, законный суд, большие белые дома и даже холодных белых женщин.
Поразительно, но ни одна из радикально настроенных белых девушек не почувствовала себя оскорбленной. Им даже хотелось услышать, как разделываются с белыми господами, с их собственными отцами, братьями, возлюбленными.
Это открытие пошло на пользу молодому студенту из племени инути, потому что он мгновенно понял: нет ни одной мошеннической или преступной проделки, которая бы не нашла поддержки какой-нибудь группки белых, готовых согласиться с выбранной мишенью для нападок.
С должным уважением относясь к Га, весьма высоко ставя абстрактные идеи и не слишком заботясь об истине, Амабаса Франсуа Ндо далеко пошел на поприще дипломатии Третьего мира, хотя за последнее качество его наверняка забили бы камнями в любой деревне инути.
И какое имело значение, что страны Первого мира материально поддерживают МОЗСХО? Путь к успеху открывала не благодарность, а такое обращение с белыми народами, которое живо напоминало обращение с радикальными белыми девочками в бытность его студентом в Париже. Бурные аплодисменты. Награды и премии. Почет и уважение со стороны белых стран, которые он подвергал столь яростным нападкам. Время от времени предпринимались попытки превратить организацию здравоохранения в нечто вроде международной клиники, но Ндо всегда умудрялся убедить ее членов заняться более широкими задачами. Колониализм тоже входил в число вопросов, связанных со здравоохранением. И империализм также. А когда Россия вмешалась в международные игры, всем своим весом поддерживая арабскую сторону, то и сионизм вошел в число проблем, тесно связанных со здравоохранением.
А принимая во внимание состав делегатов организации, легче всего было иметь дело именно с этими вопросами. Ндо не сомневался, не найдется и трех делегатов, которые хотя бы имели представление о том, что такое шарикоподшипник. Разумеется, большинство из них окончили колледжи, но в области социологии, что сделало их совершенно непригодными для чего-либо, кроме пустопорожнего словоизвержения. Конечно же Амабаса никогда бы не высказал вслух своего весьма невысокого мнения о социологической науке, ведь большинство социологов оказывали мощную поддержку МОЗСХО. Но и сына своего не отдал бы обучаться социологии.
Амабаса Франсуа Ндо находился на вершине своей карьеры. Его личный самолет приземлился в Международном аэропорту Кеннеди. Его телохранители велели подавать из ангара бронированный кадиллак генерального директора. Амабаса положил маленького деревянного божка в жилетный карман своего костюма от известного портного и приготовился к высадке. В последнее время наметились кое-какие осложнения в связи с тем, что Америка пригрозила прекратить финансирование организации, если она не будет поменьше заниматься политикой и побольше — здравоохранением, но при небольшом везении все эти проблемы были легко преодолимы.
Такой удачей стал доктор Ревитс. Одного из зануд прибили в лаборатории, от которой с самого начала ее существования не было ничего, кроме неприятностей. Там всю дорогу кого-то убивали, и для Ндо лабораторный комплекс был сплошной головной болью. Никто из тамошних служащих не разбирался в политике, они представлений не имели, как устроить званый вечер, и, если бы только их существование не было необходимо для общественного мнения Запада, он бы с радостью вообще отказался от этого мероприятия. Но теперь этот тип Ревитс позволил себя убить, и Ндо собирался использовать его гибель.
Именно поэтому он и летел в Нью-Йорк обратиться в ООН с заявлением о том, что предпринята еще одна попытка уничтожить МОЗСХО.
Ндо любил Нью-Йорк, любил очертания его небоскребов на фоне неба, любил его даже больше, чем Париж. Нью-Йорк воплощал в себе силу и действенность, и еще чудесных меховщиков, снабжавших его приятельниц и приятельниц его сына.
Разумеется, люди ему не нравились, но ведь ему и не приходилось встречаться с большим их количеством. Люди ездили на подземке и ходили по улицам. Ндо ничего подобного не делал.
Телохранители подали знак, что можно выходить, и Ндо, спустившись по лесенке с борта своего самолета, направился к своему лимузину, на заднем сидении которого его поджидали два человека.
На одном из них было кимоно. На другом — черная майка и черные же просторные брюки.
— Кто вам разрешил ехать в автомобиле вместе со мной? — спросил Ндо.
— Привет, — вежливо отозвался Римо. — Мы по делу пришли.
— Я не обсуждаю никаких дел без предварительной записи на прием.
— Ваш секретарь тоже был весьма несговорчив, — заметил Римо. — Он там, на переднем сиденье.
Ндо посмотрел на переднее сиденье. Огромный мужчина лежал, свернувшись в позе плода в утробе матери. Этот великан был его любимым телохранителем и мог одной рукой переломить человеку кость предплечья. Ндо видел, как он это проделывал. Но теперь его любимый телохранитель был неподвижен.
— Ах вот как, значит, дело, — произнес генеральный директор МОЗСХО. — Видите ли, я сейчас направляюсь в ООН. Так что давайте быстренько разберемся с вашим делом.
Ндо очень внимательно оглядел странную пару, одновременно включая сигнал тревоги, который должен был поднять на ноги телохранителей и местную полицию. Ндо уже давно дал распоряжения относительно того, что делать в случае его похищения. Надо было выполнять все требования террористов, если они обещают вернуть самого Ндо невредимым. Разумеется, генеральный директор позаботился и о том, чтобы вообще ликвидировать угрозу со стороны террористов всего мира, регулярно выплачивая им содержание из средств МОЗСХО.
Ндо вежливо слушал россказни про жуков, и лабораторные эксперименты, и сезон дождей. Слушал, пока не увидел голубую мигалку полицейской машины впереди и еще одну — сзади. Внезапно пространство заднего сиденья заполнилось газом, но Амабаса был хорошо подготовлен и задержал дыхание. С потолка машины выпала темная маска. Амабаса натянул ее на лицо и вдохнул чистый кислород.
Он досчитав до четырехсот — гораздо дольше, чем человек может задерживать дыхание. Потом нажал на рычажок, удалявший газ из машины, и подождал, пока внутри не останется ни малейших его следов, потом убрал маску на место. О трупах позаботится полиция.
Но трупов не оказалось. Белый человек продолжал говорить. Он все еще распространялся о жуках, когда Ндо попытался пырнуть его маленьким церемониальным ножиком, который всегда носил при себе. Лезвие ножа было отравлено соком кустарника гвии. Стоит хоть капельке попасть в кровь — и человека скрутит болезненный паралич; это напоминало пытку, обрекавшую на многодневное умирание, каждая секунда которого была агонией.
Но ножик почему-то не поранил кожи этого человека. Римо положил его на пол.
— Так вот чего мы хотим, — закончил Римо. — Положительное разрешение вопроса означает, что вы поможете миллионам людей. Отрицательное, то есть, если вы откажетесь выполнить нашу просьбу, вынудит нас лишить вас лица.
— Я этого не боюсь, — ответил Ндо.
Римо отогнул большой палец Амабасы, прижав его к предплечью и вызвав тем самым болевой шок в нервной системе генерального директора. Но Амабаса умел терпеть боль, он научился спокойно принимать ее, когда готовился к церемонии инициации в своем племени инути.