В следующие дни все на стройке шло как обычно; едва ли кто догадывался, что Димитр открыл в себе гордость и что регулярно просматривает окружную газету: первая страница, вторая, третья. А в остальном работает себе, как и прежде, старательно и быстро, а что не зовут посидеть со всеми после работы — об этом уже не жалеет. Мучившее его чувство неудобства, зародившееся из-за скрываемой неприязни товарищей, стало рассеиваться, оно было, но жить с ним стало вроде бы полегче. На седьмом этаже отделаны две ванные и три туалета, в других помещениях стены подготовлены к облицовке, а кухни Димитр пропускал: какой смысл облицовывать там, куда потом придет Незаменимый и будет сбивать плитки, заменяя их декоративными.
В пятницу утром он увидел свою фотографию в газете: в руках мастерок, а смотрит под ноги, будто змею там увидел. У Димитра сердце зашлось. Радость была такой внезапной и сильной, что ужаснулся ей, сложил газету и побежал в тополиную рощу. Скрытый от чужих глаз деревьями, он развернул страницы с инстинктивным опасением — не увидел бы кто — и прочел заголовок: «Гордость». Вот так парень! Снова сложил газету, читать не было сил, и пошел напрямую к стройке. Фиалка! Э-ге-гей! Ползет подъемник на седьмой этаж, ветер свистит в ушах; вбежал внутрь, включил печку и дрожащими руками снова развернул газету. Слова самые обыкновенные: дует ветер, холодные бетонные стены, он, парень, идет, посланный Мишевым, так все и было, а потом бам! — высокие, торжественные слова: в лице его что-то первозданное, суровое, виден характер человека, сознающего свою подлинную ценность и величие… Дает парень! Димитр вздрагивает и читает дальше, лицо то и дело вспыхивает от волнения. Снова обычные слова: мастерок, цемент, раствор и как он наносит его на стену отработанным до автоматизма движением, свидетельствующим о мастерстве. И снова бам! — эти сильные рабочие руки внушают чувство…
— Димитр! — сердито зовет простуженный голос Фиалки. — Ты идешь или нет?!
— Сейчас, Фиалка, сейчас! — Он складывает газету, хватает пустой бачок и бежит к клети подъемника, продуваемой всеми ветрами.
— Ты что не мычишь, не телишься? Повиси-ка сам на ветру!
Димитр виновато улыбается, устраиваясь в клети, подъемник скрипит, а он все прячет свои глаза, и всегда-то их прятал, а сейчас боится взглянуть на Фиалку: поймет, какой вихрь в его душе. Ох, парень… Налил бачок, поволок назад и айда, снова мимо этажей. В ванной он дочитал газету. Обычные слова немного успокоили, ничего страшного, и снова бам! — о гордости, о принципах, о мечте. О Тончо ни слова, об обиде вспоминается, но мягко: другой не обиделся бы, но он, чье сердце горит огнем дерзкой мечты… Вот как. И ни намека на то, что несовременный, наоборот, образ поистине современного рабочего, творца и хозяина своей судьбы. Да, парень… Сильно написано, а мне другое говорил. Димитр отложил газету и начал готовить раствор, но дело не шло, был он рассеян и то одно забывал, то другое. Снова развернул газету, читал, выбирая только те места, где гремели высокие, звучные слова. Ишь какой оказался. И как он догадался, что я именно такой? Наконец убрал газету и занялся делом. А такой ли я? Димитр мешал раствор, нашлепывал его на стену и напряженно думал, такой он или не такой. Немножко смешно, пожалуй, быть таким, но и хорошо, черт побери! Будто крылья растут. Слова вспыхивают в его сознании, одно звучнее другого, и льнут к нему, льнут, как железные стружки к магниту, и каждое к месту: ты такой, посмотри внимательно и подумай — такой! Понял его парень. Димитр отложил мастерок и снова прочел весь очерк; теперь, уже немного поостыв, осмыслил, что высокие слова именно о нем, что они не смешны; откровенно говоря, он и есть такой, хотя никто этого не знает и даже он сам сомневается. Вот тут-то и зародилось опасение: все верно написано, хорошо, но отказ от частных заказов уже принес ему много неприятного, а об отказе как раз написано. Что-то с частными заказами не так, что именно, он и сам не особенно разобрался, но это чувство его беспокоит. Если бы написано было только для него, но и другие будут читать, а ведь они не все так же воспримут. Тончо прочтет и скажет: ишь ты, наш Димитр и там такой же перец. Отец, конечно, обрадуется: в газете написали, большой человек стал… Но вот о частных заказах зря, мог бы парень и пропустить это.
В таком раздвоении чувств Димитр продолжал работу, то радость его охватит, то беспокойство. Около десяти пришел Кирчо, знакомые шаги, медленные, спокойные, шаги хозяина.