Так вот, сели мы в автобус и в Бор отправились, два часа до гор тряслись, а как приехали, сразу же спросили про председателя Чендо. Конторщик нам сказал, что на месте его нет, но он близко где-то, по селу ходит, надо, мол, подождать.
Уселись мы перед конторой на скамейку, отсюда почти все село виднеется: горная речка, сельсовет и закусочная на одном берегу, школа на другом, по скатам холмов домишки лепятся, возле каждого — небольшой дворик с плодовыми деревьями в полном цвету — стоял на исходе апрель, — а повыше, почти на вершине холма, поросшего темно-зеленым сосняком, — вилла для гостей. Я про эту виллу слыхал, хоть и не видал ее никогда: большое здание в два с половиной этажа, с террасами застекленными. По крутым улочкам ковыляли куры, прогромыхивала иногда ослиная запряжка или легковушка карабкалась — народ тут все больше по окрестным шахтам работает, живет в достатке. Сидим мы с коллегой с моим, на коленях по ревизорской сумке с бумагами, там же пижама, зубная щетка да мыла кусок, изредка словечком перебросимся, вдыхаем прекрасный воздух и поджидаем Чендо. В такой бы день да пойти куда-нибудь в гости, попивать себе ракийку, устроившись на пригреве и слушая, как звенит деревенская тишь. На жалость, у ревизора другая совсем судьба: редко когда хорошие минуты перепадают, все время или что-нибудь выпытываешь или выпытанное пережевываешь.
Наконец показался Чендо: плотный мужчина с брюшком, голова лысая, для своих лет проворный — ему уж под пятьдесят, видно. Я его в городе иногда встречал, но личного знакомства мы не водили. Приблизившись, глянул на нас с интересом, спросил, не его ли мы ждем, пригласил войти: пожалуйте. А как услышал, кто мы да что мы, рассмеялся — не весело, но и без испуга. Для начала, говорит, я вас в виллу устрою, сейчас Евтимию кликну, отдохнете, а уж после и поговорим. Я его сразу же остановил, не успел он руку до телефона дотянуть: нет, говорю, такой надобности, ревизоры мы, не в гости приехали; наверняка найдется тут у вас в гостинице комната, там и устроимся. Ваше дело, Чендо руку убрал, комната есть, но плохонькая и обставлена кое-как. Ничего. Потом уж Митко Ефремов мне сказал: ты как бритвой ему отрезал, бай Ташо, я вот так не могу. Научишься, отвечаю, коли охота есть, ревизору всякий норовит ловушку поставить, а первая из ловушек — радушная встреча. Ну да ладно. Чендо велел конторщику освободить комнату техников (их так и так не было), чтобы мы могли где-нибудь за дело приняться.
Как оно, это дело, повернется, неизвестно, всякие у меня бывали случаи, потому я к работе стараюсь без предубеждения приступить. Мы спросили про Серафима Глухова, и конторщик за ним пошел: Серафим техником работал в совете и сейчас был занят на стройке. Через пятнадцать минут явился — молодой здоровяк, потемневший уже на весеннем солнце, а брови заносчиво этак вздернуты. Сговорились они с Чендо, нет ли, только от самых от дверей он объявил, что жалобу написал в момент раздражения, ошибка председателя уже исправлена, ему тоже выдана премия, как и другим всем, так что в сущности и повода никакого начинать расследование нет, он извиняется, что нас побеспокоил зазря. Та-ак. Я спросил, сколько человек из сельсовета получили премии, он ответил, что точно не знает, но многие, почти все, это-то его и обидело: всем, значит, премии, а его обошли! Секретарь нам все объяснит в лучшем виде, список у него.
Хорошо. Потребовали у секретаря (тоже молодой парень) список и увидели, что премированных и впрямь многовато для штата сельсовета и что в целом получили они сумму в две тысячи четыреста левов. Попросили секретаря показать бюджет, а развернувши его, обнаружили, что статья, определенная для всяческих премий, не две тысячи с лишком, а всего только шестьсот левов. Митко Ефремов дух перевел и подмигивает мне: нечистое, мол, бай Ташо, дело! Я дал ему знак молчать, а секретаря спрашиваю, откуда взяли они столько денег, не предусмотренных бюджетом? Молодой человек рассмеялся; все по закону, товарищи, у сельсовета есть внебюджетные доходы с грузовика. С какого грузовика? Бай Чендо вам лучше объяснит, но могу и я, у нас тайн нету, все расходы утверждаются исполкомом. Выбежал куда-то и вернулся с переплетенной тетрадкой, пронумерованной и прошнурованной, аккуратно разграфленной на приход-расход, а к тетрадке папка приложена с квитанциями и выписками из протоколов. Я отпустил секретаря, и мы быстренько кипу документов вчерне просмотрели (для подробного анализа времени много потребуется), закрыли комнату и пошли в закусочную. Вместе с гостиничной комнаткой она помещалась в старом здании, определенном на снос, как потом выяснилось, в бывшем владении бывшего торговца табаком — здешний народец, между прочим, и посейчас разводит табак. В это село гости нашего низкого ранга редко, видать, наезжают, без предварительного заказа тут ничего не готовится; буфетчик сонливо предложил кильку, сардельки, вафли, что годами на полках стоят. Выбор, как понимаете, небогатый, и мы решили остановиться на вафлях, ревизор, он вроде верблюда в пустыне, должен уметь обходиться малым. Поскольку питья никакого не было, кроме ментовки[1], мы попросили по стакану прозрачной горной воды и прошли в соседнее помещение, именуемое гостиницей. Оставили пижамы на вытертых одеялах в означение того, что занято, и вернулись в сельсовет.