От такого предложения мы, конечно, отказаться не могли. Он медленно повел нас по крутой улице к сосновому бору, мы часто останавливались дух перевести, а Чендо предлагал поглядеть направо, поглядеть налево, полюбоваться то тем, то этим. Чем выше мы поднимались, тем просторней и чудесней становилась панорама, а он не переставал говорить, медленно, слегка горделиво, любезно, как и положено говорить перед гостями: когда и как сделал он то-то и то-то, как предлагали ему посты повыше, да он отказывался, потому что с народом умеет ладить, он слушает людей, и люди его слушают, село это к сердцу приросло, и если и есть у него под старость надежды какие-то, все они связаны с селом. В словах его была откровенность, обязывающая слушать внимательно.
У ревизоров свой кодекс поведения: даже если бог знает в чем подозреваешь человека, рассказывающего тебе про свои надежды и мечты, нельзя к нему повернуться спиной потому только, что завтра или послезавтра ты можешь открыть непорядок в его работе. А тут к тому же было неизвестно (я уж про то говорил), то ли считать использование грузовика нарушением, то ли просто подражанием широко распространенной моде. Чендо говорил красиво, но ведь и село-то красивое, человеку чужому и тому ясно, что личных его, Чендо, стараний немало вложено, чтобы оно стало таким. Мы, слушая его, взбирались наверх, останавливались время от времени, чтобы перевести дух, а он переходил с темы на тему, с легким добродушным смехом заговорил о гостеприимстве, о своем личном и о гостеприимстве своего села и всего нашего балканского народа, сумевшего сохранить национальные устои среди исторических бурь; про село Бор многие могут подтвердить, какое оно гостеприимное, товарищ Цветанов сюда приезжал, и товарищ Сильвестров, и другие многие товарищи разных общественных положений, потому как, что и говорить, без друзей ничего в наше время не делается, а уж коли ты взялся принимать человека, сумей на него взглянуть с хорошей стороны, чтобы и он тебе отплатил тем же. Да-а, сказанное Чендо выражало целую философию, но тогда у меня не было времени над ней задуматься, я только заметил и почувствовал его дар покорять любезным своим добродушием. Среди крестьян такие люди встречаются.
Мы поднялись до самой границы соснового бора, подышали прекрасным послезакатным воздухом и зашли на виллу, осмотреть заодно и ее. Для села роскошное здание: уютные комнаты, мягкая мебель, лампионы, халиште[2] здесь, халиште там — садись и блаженствуй. Когда Чендо оставил нас на минутку, что-то проверить пошел, Митко Ефремов мне говорит: бай Ташо, промашечку мы с тобой сделали, надо было тут поселиться, десять комнат свободных, да какие шикарные, не хуже, чем в балкантуристской гостинице, а мы в какую-то дыру грязную забились. Я коллегу моего понимал и ничего не возразил ему, но решения своего не переменил; много раз ездил я по ревизиям, будь они неладны, на разных людей насмотрелся и привык к осторожности. Хорошо тут, просторно, да не про нас: мы не гости, а ревизоры! Чендо вернулся из краткой своей отлучки и пригласил: прошу вас, товарищи, в столовую.
Мы пошли за ним. Просторная зала в несколько столов, красивый вид на долину внизу, по стенам натюрморты с разрезанными арбузами и свиными окороками, а на столе в центре — три шопских салата, бутылка охлажденной водки и несколько запотевших хрустальных бокалов со швепсом. Уж не для нас ли все это приготовлено? И когда приготовлено, может, еще с утра? Как и следовало ожидать, мы на этом месте споткнулись, и было отчего: поселиться в вилле мы отказались, прохладительное сегодня днем приняли, а теперь как — усаживаться с ним за водку? Удивленный и огорченный даже приглашением, я было открыл рот для отказа, но Чендо, видать, встречал старых чудаков вроде меня, замахал руками: да что вы, товарищи, уж не думаете ли вы, что я все село мобилизовал вас выслеживать, подкупать и подольщаться? Я вам объяснил, какой я человек и какое наше село, если останетесь и на завтра, сами увидите. У нас тут традиция такая, я вас по-человечески приглашаю и слышать про отказ не хочу, а что вы там после решите, дело ваше. И вы и я не вчера родились, ясно, что вы свою совесть за рюмку водки не продадите, а я ее покупать не намерен. Посидим, пропустим по рюмочке, поболтаем, а потом идите себе в гостиницу, я вас задерживать не стану.