А и вправду, чего? Обходились мы с ним по-людски, даже водки его отведали и барашка, он так и таял, а потом взял да нажаловался самым пакостным образом: хунвэйбины…
Оставив мой вопрос без ответа, начальник пожелал узнать, как все же обстоят дела по существу с нашей точки зрения, есть ли что-нибудь кроме того, что всему округу известно? Митко Ефремов снова принялся объяснять, а начальник все на меня смотрел, часто его прерывал и махал рукой, точно муху отгоняя. Ясно, ясно, деньги на подарки и премии с грузовика брал, ясно, ну а еще что, какие злоупотребления? Нет… А коли нет, пишите отчет, и считаем вопрос закрытым! Ефремов вздохнул с явным облегчением: мы тоже так думали, товарищ начальник, хоть и были у нас кое-какие сомнения, хе-хе… А начальник, не спуская с меня глаз, говорит: даю вам еще день, идите составляйте отчет и завтра чтоб были здесь, хватит вам в этом Бору баклуши бить, не на курорте! Ефремов поднялся: пошли, бай Ташо!
Но у меня в голове, пока они разговаривали, кое-что проясняться стало. Уставившись в стол и корябая его ногтем, я тихо и размеренно сказал, что, по-моему, ревизия не может сейчас закончиться и не будет закончена (в глазах начальника мелькнул страх), мы этим грузовиком Америку не открываем, но нарушения есть и гораздо более серьезные, чем кажется на первый взгляд, так что тут не отчет требуется, а дело надо готовить для прокурора… При слове «прокурор» начальник заорал: да погоди ты, бай Ташо! Но я годить не стал, а начал перечислять нарушения: грузовик, список с именем умершей Марии Кутевой, подарки и премии, и, пока я говорил, махинации представлялись мне все серьезнее и важнее, особенно теперь, когда позвонил товарищ Цветанов с явным намерением предотвратить упоминание своего имени в ревизионном акте, где оно связано будет с получением халиште, как будто ему собственной зарплаты не хватает купить себе не одно, а хоть целых сто халишт! Но Чендо-то чего выигрывает, крикнул начальник вне себя (он не хуже меня знал, что если я упрусь, то никто не заставит меня прервать ревизию, у меня есть право составить акт, требующий принятия мер, этого он и боялся), он-то чего выигрывает, я тебя спрашиваю, что ты к нему так прицепился? Ничего он не выигрывает, никакой ему выгоды нет! Давайте не будем притворяться, товарищ начальник, возразил я (суть дела наконец-то до самого меня дошла), оба мы хорошо знаем, что он выигрывает: популярность выигрывает, доброе имя, связи, друзей, и все это не за свой, а за государственный счет! Подчиненным рот премиями затыкает, у начальства совесть покупает подарками да лестью, мало того, еще во всем этом и признается! Он, видите ли, для своего села старается! Только все нечестным манером, все за счет других! Посовестился хотя бы! Сходите, говорит, поглядеть, какие у нас коровы в апреле, а в соседних селах с голоду дохнут. Ты меня извини, товарищ начальник, но я за последние годы человека опаснее не встречал… Начальник как подскочит: погоди, бай Ташо (глаза молнии так и мечут), а Митко Ефремов криво улыбается, в лице побледнел, со всем, что я сказал, с каждым словом он в душе согласен, подумал я, а в село Бор больше ни за что не поедет… Чендо этот, продолжал я, вместе с щедростью своей да с добротой, в тюрьму должен идти, там ему самое место. Тут уж начальник не выдержал, как грохнет по столу кулаком: да ты соображаешь, что говоришь-то, бай Ташо? Я на минуту замолк, подождал, пока удар отзвучит, и, стараясь сдерживаться (в мои годы любое волнение опасно), докончил: и я его в тюрьму упеку, если не помешаете!