Брела, опустошенная до тоннельной гулкости… До наркозной оледенелости. Спасительно пригвожденная к обрывку мысли "значит, вот так… вот так…" Еще не способная осознать, додумать до конечного, решающего предела. Спасительная кромка дамбы, сохраняющая рассудок. И какая везде тоска… Три чахлых фонаря на весь переулок, тусклые стекла убогих магазинчиков, каких-то забегаловок. И глупая, жалкая претензия "новых русских" – давать английские названия своим балаганчикам. Примитивный обман, потуги выпрыгнуть из самопальных штанов. И всем хочется бесплатного сыра, и все верят в чудеса – от МММ до Кашпировского. Суетливая мышиная жизнь кипит вовсю, хотя и пристрелить могут легко.
Жизнь… Зачем? Еще раз головой о стену? У нее что, на лбу крупно написано "здесь приголубят любого подонка"? В церкви была последняя надежда утопающей… Но неужели Богу угоден такой служитель? Даже имя сменил, будто следы заметал. Седая женщина там перед ним плачет, ее он тоже презирает или снизошел к возрасту? Домой! Скорей домой! К маме, на их маленькую теплую кухню. И горячего чаю, и мурлычущую Мусю на колени… Я выживу, еще раз выживу.
А если вконец обнаглеть, как Стас, и возомнить, что Бог специально подвел ее к сегодняшней встрече? Без всякой исповеди решил выпустить на волю из клетки? Сквозь мрак отчаяния в мозгу запульсировал эмбрион невероятной, дикой мысли – теперь я свободна от ВСЕГО. В невыносимой муке двойного предательства рождаюсь заново… Я обретаю власть над своей жизнью. И свободу – беспредельную!
Если бы еще голова была пуста от мыслей! Но разве это возможно? Как она, дура, всю себя тогда изгрызла, сокрушаясь, что недостаточно хороша для него стала. Не настолько порядочна и горда, чтобы Стас мог назвать ее женой. Всем ведь хочется похвастать перед друзьями своим удачным выбором. Эта неведомая дочь священника добродетельна и чиста, а я развратная, допустила секс до свадьбы. Поэтому не будет тебе никакой свадьбы. Или он только из-за беременности от нее отказался? Кому из мужчин нужны эти постоянно вопящие и писающие кульки? Когда маленькая Неля вертелась около отца, он раздраженно говорил маме: "Забери своего ребенка!" Вот так… Он хотел сына, и маме – по форме живота и сердцебиению – до последнего дня и даже в роддоме все предсказывали мальчика. А родилась девочка.
Не сказать, чтобы отец относился к ней с ненавистью, но с явным пренебрежением. А свое недовольство претворял в демонстративно пацанское воспитание. Научил Нелю плавать в семь лет, за руку-за ногу зашвырнув в море с волнореза и посмеивался, глядя на ее барахтанье: "Больше пены!" Зато на следующий год она уже свободно плавала до буйков и подолгу лежала там на спине, глядя в небо или на прибрежные горы, изредка помахивая маме, привставшей с песка на пляже. Глубины совсем не боялась, пугала только уходящая вниз, поросшая скользкими водорослями цепь буйка.
А еще раньше отец ставил ее на маленьких лыжах между своих лыж, и они мчались вниз по крутой горе с небольшим трамплином, резко – вжжик! – сворачивая на укатанном снегу перед незамерзающим ручьем. Неля однажды видела неудачливого лыжника, окунувшегося там в ледяную воду. И просто на лыжах в лесопарке она ходила наравне со взрослыми. И одна съезжала с горы в овраг, называемый "люлькой", взлетая по инерции на противоположную сторону до половины высоты. Осталась фотография, где она лихо рассекает по склону – все как положено: ноги пружинисто полусогнуты, палки опущены сзади. А лет в восемь-десять вполне прилично играла в шахматы – тоже отцова выучка.
Конечно, Неле очень не хватало любящего отца, но мечтать о теплых чувствах этого, реально существующего себялюбца, и голову не приходило. Она вообще предпочла бы никогда не быть с ним знакомой. А в последние годы испытывала настоящую, неутолимую злость, четко осознав, что будь у нее другой отец – жизнь могла повернуться совсем иначе. И долго, уже совсем взрослая, все не могла поверить, что мужчины способны любить своих детей. Лишь когда услышала рассказы некоторых подруг о своих заботливых отцах, а потом мужьях, с удивлением поняла, что отчасти ошибалась.
Вообще, Неля в детстве не была удушаема ничьей безрассудной любовью – ни маминой, ни бабушкиной, им других житейских забот хватало, а бабушку слишком рано стало мучить сердце. Зато не было раздражающей опеки, мама вполне полагалась на Нелино благоразумие. Оно и не подводило, до той зимы… А в общем, наивная была девочка, поскольку дома никогда ни о ком не сплетничали, не было наглядных запоминающихся уроков. И мудрых, путеводных разговоров тоже. Если Неля что-то и знала о жизни, то меньше всего от близких, а в основном от сверстников или из книг. Одно время ей очень хотелось быть мальчиком, прям завидки брали, до чего им проще во многих смыслах.